Хроники старинного рода Пецъ (Paetz), малоизвестные страницы истории с XIV века по сегодняшний день

Светлой памяти Евгения Петровича Божко, историка-исследователя

Сага о Люрсах и Краузе

(Перевод с немецкого: З.Р.Калимова, Ж.А.Паршева).

Введение.
В начале 80-х годов, когда я начал интересоваться историей нашей семьи, я спросил маму, нет ли у неё желания написать историю своей семьи, а также всё то, что она сама пережила. Мы часто беседовали на эту тему, и я понял, что у неё отличная память, и она достаточно хорошо помнит всё, что пережила в детстве и в юности, даже помнит то, что слышала от своих братьев и сестёр и от старших родных. Идея (мысль) о том, чтобы это написать, понравилась моей маме. Но, когда в начале 1989 года она погибла в уличной катастрофе (несчастный случай), я обнаружил в её бумагах только одно единственное предложение касательно этого намерения:
«2 июля (н.ст.); 19 июня (ст.ст.) я родилась пятым ребёнком в семье Александра Эдуарда Люрса (купец) и его законной супруги Альмы ( урождённой Мейер), в Архангельске».
Это было всё. Даже год рождения отсутствует. Очень жаль, что в результате этого несчастного случая, навсегда утрачено то, что она знала, что она уже никогда не изложит на бумаге все свои воспоминания. Во-первых, я знал, что в последние годы она часто уставала, а поэтому не могла сосредоточиться и изложить всё это так, как это требовали её намерения. Во-вторых, в этом отразилась её сущность и требования к себе самой. Она была всегда рада общаться с людьми так, что иногда нам детям было немного неуютно при этом. Основным моментом такого общения было то, что она искренне интересовалась судьбой людей, умела выслушать их и любила это. В результате таких разговоров она очень хорошо знала истории жизни и проблемы этих людей. Во многих случаях это была беседа в одностороннем порядке.

Во время похорон моей мамы пасторша кратко рассказала биографию моей мамы и многие поняли, что плохо знали её жизнь, т.к. она редко говорила о себе и своей жизни. Однако было известно, что она звук «р» произносила с непривычным акцентом, что было особенно заметно в телефонных разговорах, но откуда она приехала, как и почему появилась в Барнтрупе (Барнтруп (нем. Barntrup) — город в Германии, в земле Северный Рейн-Вестфалия. Подчинён административному округу Детмольд) и как она прожила первые годы после войны, об этом знали совсем немного людей. При этом она не была замкнутым человеком. Когда её спрашивали, она отвечала охотно и была рада, как мне казалось, тому, что людей интересовала её жизнь. Что касается активности по отношению к другим, то она очень любила рассказывать о своей истории жизни и переживаниях, связанных с событиями в качестве беженки и вдовы военного времени, она считала, что её история жизни не так важна для людей, вот почему она не изложила её в письменном виде. Так как я хорошо знал, что едва ли она напишет о своей жизни, то я при различных обстоятельствах старался как можно подробнее расспросить её о важных событиях и делах, и при этом делал записи. На этих заметках, которые охватывают период между 1919 годом, когда её семья покинула Россию во время Гражданской войны, и 1945 годом, когда она как беженка приехала в Барнтруп (нем. Bamtrup), и возникло желание написать о её жизни. Некоторые события были дополнены из устных и письменных сообщений, с которыми я познакомился на основе заметок её братьев и сестёр и других родственников. О своих первых пяти годах жизни, которые она провела в России, моя мама смогла вспомнить только в немногих подробностях. Большая часть этих воспоминаний была связана с устными рассказами и сообщениями старших родственников. Все эти родственники из поколения моих дедушек и бабушек, которые знали жизнь в России по своим личным наблюдениям и в течение десятилетий эти воспоминания были живыми, как я смог узнать это во время моих встреч и разговоров, уже давно умерли. Уже даже из поколения моей матери нет никого в живых.
В результате смерти некоторых родных в течение последних 25-лет мне удалось получить целый ряд рисунков, бумаг, писем, фотографий и воспоминаний, которые помогли лучше узнать историю семьи моей мамы в России. Некоторые материалы я узнал и получил от неизвестных для меня дальних родственников, которые совсем неожиданно оказались (нашлись) в Англии, Шотландии, США, а после крупных преобразований во времена Горбачёва они оказались и в России, у которых возник такой же интерес к истории нашей семьи, как и у меня. Таким образом, тот материал, что я собирал, и который сохранился в документах и в письменных столах, оказался востребованным, и я в первых главах представил то, что я узнал по истории нашей семьи в России, а именно историю жизни моей мамы.
АРХАНГЕЛЬСК.
Чтобы правильно понять историю жизни предков моей мамы, нужно рассказать об Архангельске, родном городе моей мамы.
Архангельск находится на крайнем Севере Европейской части России в устье Двины при впадении её в Белое море. Русские называют эту реку Северной Двиной, чтобы отличать её от Западной Двины – по-немецки её называют “Duena” и она протекает в западном направлении через Север России, Белоруссию и Балтику, затем впадает в Балтийское море у Риги. Как и Везер (Везер (нем. Weser [ˈveːzɐ], н.-нем. Werser) — река в Германии, текущая в северном направлении, пересекая Немецкое среднегорье и Северогерманскую низменность. Своё название носит, начиная от города Ганн), она не имеет собственного источника, она возникает из слияния Верры и Фульды, так возникает Северная Двина из слияния Сухоны и Юга у старинного русского города Великий Устюг, который находится в 750 км юго-восточнее Архангельска, а в истории семьи Люрс сыграл значительную роль в определённое время.

С самого начала экономическая жизнь в Архангельске в значительной мере определялась активностью иностранных купцов и торговыми фирмами иностранных купцов, которые тут селились и некоторое время были фактическими монополистами в экспортной торговле. Вначале это были англичане, которые господствовали в экономической жизни города, затем появились голландцы. Также несколько немецких семей из Прибалтики поселились в Архангельске. Со второй половины ХУIII века немцы из Северной Германии, а здесь, прежде всего, из Гамбурга, всё больше искали в Архангельске новые сферы для своей деятельности. «В Архангельске деньги валяются на улице» — так говорили тогда, и предприимчивые люди искали здесь в Архангельске торговые и деловые связи вплоть до того, что покидали свою Родину навсегда, чтобы создать на Севере России свою деловую жизнь.

Несмотря на то, что большинство иностранцев, поселившиеся в Архангельске, а затем уже уроженцы России очень хорошо говорили по-русски, а также большая часть их приняла русское подданство, они вели особый, собственный образ жизни. Большинство из них строили свои дома в так называемой «немецкой слободе». Центр «Немецкой слободы» располагался в северной части тогдашней Кафедральной площади, вдоль главной улицы Архангельска — Троицкого проспекта.

Почти все иностранцы общались друг с другом на родном языке. Подрастающее поколение для получения образования и для сохранения их культурной идентичности на некоторое время отправлялось на родину родителей или в западное зарубежье. Иностранцы имели свои собственные клубы и учреждения и, прежде всего, евангелические церкви. Пасторы этих церквей приезжали в Архангельск: у реформаторов – из Голландии, у лютеран – из Гамбурга. Когда число членов общины в начале ХIХ века стало сокращаться, то обе евангелические церкви в 1818году объединились в единую унитную церковь по всей России.

Также и впредь в Архангельск приезжали пасторы почти исключительно из Северной Германии, в отдельных случаях позднее приезжали из Балтики, как например, очень рано умерший свёкор моей мамы, Хуго Краузе, который с 1912 года вплоть до своей смерти в 1915году занимал должность пастора в немецкой церкви в Архангельске.
Церковная община обучала детей в своей собственной школе, так что большинство детей из семей немецкого происхождения не учились в русских школах, а учились в немецкой церковной школе. Дети из русских семей принимались в эту школу только при оплате крупной суммы денег за обучение.

Это проявлялось, прежде всего, и при заключении браков. Несмотря на то, что собственная жизнь иностранцев проходила в окружении русского населения, несмотря на разнообразные экономические контакты с русскими деловыми людьми, браки с русскими заключались только в единичных случаях. Основная же колония, проживающая в Архангельске, заключала браки среди своих соплеменников. Когда дело доходило до женитьбы, партнёров подыскивали в кругу давно поселившихся семей немецкого, балтийско-немецкого, голландского или даже английского или норвежского происхождения. Так как число проживающих в Архангельске иностранцев и жителей иностранного происхождения даже в самые процветающие времена оставалось неизменным, то женитьба между племянниками и кузинами первого или второго поколения в этих семьях была не редкостью. Если вновь прибывший селился в Архангельске на длительное время, он принимался в Архангельское общество только тогда, когда он заводил семью. Из круга этих семей, голландского, балтийского и немецкого происхождения, которые поселились в Архангельске в ХУIII и в начале ХIХ вв., возникают все прямые предки моей мамы. Наряду с фамилиями Люрс и Мейер, которые чаще всего встречаются при рождении родителей моей мамы в семейной родословной, начиная со второй половины ХУIII века, прослеживаются фамилии ван Бринен, Гернет, Линдес, Шольц и Пец. Некоторые из этих фамилий многократно проявляются ввиду вышеназванных причин и свидетельствуют о тесном переплетении семей в Архангельске. Так, например, среди восьми бабушек и прадедушек моей мамы только трое братьев и сестёр из семейства Гернет.

Карл Люрс, первый Люрс в Архангельске (ок.1765-1807 гг) и его семья.

Историю семьи Люрс в Архангельске можно проследить в тамошнем архиве (ГААО) по сохранившимся документам и данным, начиная с последних лет правления Екатерины II в конце ХУIIIвека, когда вместе с Карлом Люрсом прибыли первые Люрсы в Архангельск. Карл Люрс был портным по профессии, и приехал в 1794 году из города Дипхольц (нем. Diepholz, земля Нижняя Саксония), в то время этот город относился к курфюрсту Ганновера ( В 1714 г. курфюрст Ганновера Георг-Людвиг из древнего княжеского рода Вельфов занял одновременно английский престол под именем короля Георга I. Ганноверская династия, основателем которой он стал, правила в Англии до 1901 г. Курфюрст (букв. – «князь выборщик»; kuer – выбор), он прибыл в Архангельск через Санкт-Петербург. В сохранившихся рукописных архивных документах он появляется в тогдашней, довольно часто с ошибками написанной кириллицей транскрипции, как Карл Люрс, Карл Лирс, Карл Лирта или во многих источниках удивительным образом превращённый в Карстен Лирса или Люрса. О том, что это речь однозначно идёт об одной и той же личности, свидетельствуют данные, дополнительные и подробные в других документах. Когда он в 1794году поселился в Архангельске, Карлу было около 30лет. Когда и где он точно родился, кто были его родители и были ли у него намерения на длительное время оставаться в России – таких документов нет. Его отца звали Иоганнес Люрс. Как это выяснилось, очень просто, в России было принято называть человека по имени отчеству – «Карл Иоганнович». В Дипхольце, город, который Карл назвал своей родиной при въезде в Россию, по всей видимости, он не родился, так как в полностью сохранившихся церковных книгах тамошней евангелической общины он не значится. Хотя фамилия Люрс тогда встречалась, да и в наше время такая фамилия там существует. Может быть, Карл поселился в Дипхольце только после своего обучения на портного, может быть он был родом из маленького местечка под Дипхольцем. А может он был уроженцем Гамбурга, как это подтверждается в одном их сохранившихся документе в архивах Архангельска. После своего приезда в Архангельск Карл Люрс продолжил работать по своей профессии в качестве портного. Там был внесён в списки ремесленников, а позднее в 1799 году внесён в списки сословия мещан, куда вносились ремесленники и мелкие торговцы и по действующим законам того времени и иностранцы. В 1797 году или в 1798 Карл Люрс женился на Марии Иоганновне Нейтит, которая была моложе его на 9лет и была родом из Бремена. Как, когда и почему она приехала в Архангельск, мы не знаем. Иоганн Иоганнович Нейтит, который также в 1784году приехал в Архангельск из Бремена, был моряком. Мог быть старшим братом Марии, судя по дате его рождения. Их отец был Иоганн Нейтит, но о нём до сих пор ничего неизвестно. В немецком языке это необычная фамилия, поэтому в архивных документах такая фамилия не значится, вероятнее всего фонетическая транскрипция в кириллице созвучна немецкой фамилии Neutiet. Три человека по данной фамилии в ХУIIIвеке вплоть до 1755года указаны в Бремене. Но, прямой связи архангельских Нейтитов, с проживающими в Бремене по фамилии Нейтит, однозначно, не обнаружено до сих пор.

У Карла и Марии Люрс было четверо детей: Карл Самуэль, Анна, Вильгельмина и Петер, которые родились в промежутке между 1798 и 1806 годами. Но, в январе 1807 года отец Карл Люрс умирает в возрасте около 40 лет, и его жена остаётся вдовой с тремя маленькими детьми в Архангельске. Старшая дочь Анна умерла в младенческом возрасте ещё до смерти отца. После смерти мужа Мария Люрс зарабатывала на пропитание семьи, как это отмечается в записи списка жителей Архангельска, «от своих трудов». В списках жителей за 1814 год она и старший её сын Карл Самуэль больше не значатся. Что с ними стало, мы не знаем. Может быть, они умерли, может быть, уехали из Архангельска. О младшем сыне Петере позднее распространились слухи согласно семейным традициям, он якобы «ребёнком остался в Архангельске». Что конкретно можно сказать по этому поводу неясно. Во всяком случае, в списке жителей 1814 г. появились имена младших детей Люрсов, Вильгельмины и Петера, как это там значится, они оспаривали отцовское наследие «от отцовского имения». Кто взял на воспитание малолетних детей, из найденных источников неизвестно. Старшая девочка Вильгельмина, родившаяся в промежутке между 1800 и 1802 годом, позднее вышла замуж за немца, уроженца Мекленбурга, по имени Якоб Менк, который, как и её отец, был портным. Старшая девочка из двух дочерей от этого брака также вышла замуж за портного, Больше нам о них ничего не известно.

Вообще следует сказать, что Карл Люрс, первый Люрс в Архангельске, за свою короткую жизнь на своей новой Родине в России прожил в достатке, но карьеры не сделал, как и многие переселенцы того времени, надеявшиеся на успех. Он проживал со своей семьёй вплоть до своей смерти на съёмной квартире и за тринадцать лет жизни и работы в Архангельске не смог приобрести свой собственный дом. Как раз приличное домовладение считалось в Архангельске показателем экономического успеха. Таким образом, можно сделать вывод по немногим сохранившимся источникам, Карл Люрс в Архангельске был скромным и уважаемым ремесленником и умер таковым 16 января 1807 года в возрасте около 40лет.

Петер Люрс (1806 – 1879), прадедушка моей матери и его семья.

Напротив его сыну Петеру, прадедушке моей матери, удалось сделать успешную экономическую карьеру и быстро войти в круг основателей фирм Архангельска, при этом в своей предпринимательской деятельности он также понёс большие убытки. Петер Люрс родился 6 октября (по ст.ст.) 1806года в Архангельске в семье Карла и Марии Люрс младшим сыном. Уже в первый год его жизни умер отец, а с семилетнего возраста он рос без матери. Поэтому о его детстве и юности почти ничего неизвестно. Прежде всего, мы не знаем, как уже было упомянуто выше, кто взял на воспитание его и старшую сестру. Только по слухам известно, что Петер учился в евангелической церковной школе Архангельска и, вероятно, получил коммерческое образование. В 1825/1826 годах мы обнаруживаем его в качестве «приказчика» (коммерческого служащего) в фирме Беккера и Амбургера, по поручению которой он совершал деловые поездки на Севере России. Сохранились отдельные заграничные паспорта, которые он использовал для этих поездок, так как к тому времени он был подданным Ганновера, хотя родился в России, считался иностранцем. В конце 1826 года он был без работы, «без должности», как это значилось в записях, что делал он в следующие пять лет, где и кем работал, неизвестно.

Большой перелом в его жизни произошёл в 1832 году, когда ему исполнилось 25 лет. В мае этого года он женился на 16-летней Каролине Пец, старшей дочери булочника Андреаса Трауготта Пец, который был родом из старинной династии булочников из Вайсенфельса (Вайсенфельс (нем. Weißenfels) — город в Германии, в земле Саксония-Анхальт. Входит в состав района Вайсенфельс), Саксония — Анхальт. Его отец Август Пец прибыл в Архангельск на 20 лет раньше, чем отец Петера Люрса, Карл Люрс, открыл там весьма успешное дело – пекарню. Его сын Андреас Трауготт Пец, тесть Петера Люрса, расширил своё дело и считался очень успешным и уважаемым бизнесменом в Архангельске. Сейчас уже невозможно установить, была ли эта женитьба и связанная с этим поддержка процветающего тестя и позволившая Петеру Люрсу быстро встать на ноги, или он сам смог за эти годы нажить состояние. Может быть, это было и то, и другое. Во всяком случае, это факт, что Петер Люрс ещё в том же 1832 году вместе со своей молодой женой получил русское подданство, был внесён в списки архангельского купечества 2-ой гильдии с торговым капиталом в 20000 тысяч рублей и в доказательство его длительного проживания в Архангельске является удостоверение о покупке приобретённого дома. Порядок увеличения его заявленного торгового капитала можно измерить тем фактом, что дом и земля в так называемой немецкой слободе в то время оценивалась от 3000 до 6000 тысяч рублей.

Уже в следующем 1833 году Петер Люрс вместе с другом купцом Абрахамом дес Фонтейнес основали импортно-экспортную фирму «А. дес Фонтейнес и Люрс», которая была так успешна, что Петер Люрс и А. дес Фонтейнес уже в 1836 году могли бы быть записаны в первую гильдию купцов-коммерсантов.

В 1838 году русский купец Илья Грибанов стал третьим партнёром фирмы, которая получила название «Грибанов, Фонтейнес и Люрс» и в течение немногих лет выросла во второй по величине торговый дом в Архангельске. Этот успех отражается в записях по спискам судов в Архангельском порту, которые отмечают в 1844 году, что фирма «Грибанов, Фонтейнес и Люрс» для экспорта использовала 96 судов, немногим меньше, чем крупнейшая немецкая торговая фирма «Вилли Брандт и сыновья», но намного больше, чем все три крупнейшие английские фирмы в Архангельске.

В этом же году Петер Люрс купил другой, впрочем, уже старинный дом, разобрал его и на своём участке построил новый красивый жилой дом. В 1846 году, как сообщил учитель немецкой церковной школы Клаус Унитед, Петер Люрс занимался экономической деятельностью и смог вместе с семьёй в этом же году совершить запланированную поездку на курорт за границу, а затем наступили более спокойные хозяйственные дела.

Но в то время ценился не только чисто экономический успех, в то время стремились подняться в высшие круги Архангельского общества, то есть стать уважаемым членом. Для разбогатевших купцов считалось очень важным утвердиться в церкви, которая имела евангелическую церковную школу, в многочисленных социальных и культурных учреждениях, а также в органах коммунального самоуправления.

В 1836 году евангелическая община, в школе которой обучался сам Петер, разработала новый устав церкви, чтобы сохранить свою самостоятельность от евангело-лютеранской церкви в России. Петер Люрс в свои 30 лет был самым молодым представителем в созванном тогда церковном собрании. В это общество наряду с многочисленными влиятельными личностями Архангельского общества входили также его партнёры по фирме Фонтейнес и его тесть Андреас Т. Пец. Ввиду своего постоянного представительства в церковной общине (он ещё в 1867 году входил в службу церковного старосты) Петер Люрс позднее был награждён званием «Почётный патрон (гражданин) евангелической общины. Благодаря своей церковной деятельности он в сороковых годах участвовал в различных службах коммунального самоуправления и был членом Архангельского коммерческого суда, а с 1845-1847гг. даже его председателем. В 1849 году Петеру Люрсу было присвоено звание «Наследственного почётного гражданина», а также его жене и детям. Этот созданный в 1832 году в России титул был наградой для нового сословного класса как для купечества, состоящего в гильдии, так и для дворянства. А целью этого было создание привилегированного городского высшего общества. Петер Люрс принадлежал к купцам 1-ой гильдии, это в дальнейшем давало право на коммерческую деятельность и определяло его принадлежность к гильдии.

Позднее за два года до этого Петер Люрс принял решение, которое должно было определить второй крутой поворот в его экономической карьере и стать решающим шагом в его будущей жизни: согласно действию от 01.01.1848 года он вышел из состава до сих пор успешной фирмы «Грибанов, Фонтейнес и Люрс». Вместо него в эту фирму вошёл сын Грибанова Владимир, и фирма стала называться «Грибанов, Фонтейнес и компания», в дальнейшем она вела свои дела успешно. Петер Люрс решил сам вести свои дела и стал крупным коммерсантом в Архангельске. Девятнадцать судов, которые пришли в 1850 году в Архангельск, были адресованы Петеру Люрсу. Какие конкретные причины заставили Петера Люрса оставить процветающее совместное предприятие, подробно об этом сведений не было. Серьёзная размолвка между ним и его прежними партнёрами исключается, т.к. прежде всего с Грибановым он был тесно связан в дальнейших коммерческих делах.

Решающей причиной, скорее всего, было новое ориентирование Петера Люрса, о чём он сказал по поводу длительной фазы по планированию в разговоре с Грибановым. Наряду с импортом и экспортом он должен был найти более успешное и прибыльное поле деятельности, а именно, те годы ознаменовали начало и расцвет текстильной промышленности в России. Это были годы, когда в России осуществлялся переход от домашнего ручного труда в производстве текстиля к индустриальному производству. Это глубокое преобразование в России, прежде всего, связано с именем немецкого коммерсанта Людвига Кноопа (Ludwig Knoop 3.08.1821 Бремен – 1894 Москва), который В России превратился в Льва Герасимовича Кноопа. Людвиг Кнооп — немецкий отец русского текстиля, мыслил стратегически на перспективу. Любой коммерсант знал, что фабрики строит Кнооп. Контора Л.К. с 1846года поставляла английские текстильные машины для российских фабрик. Ещё его называли «Хлопковый король» Российской империи.

Людвиг Кнооп (03.08.1821 Бремен – 1894) был родом из мелкой купеческой многодетной семьи, из Бремена. После окончания коммерческого училища проходил стажировку в Англии на фирме своего дяди в Манчестере, где познакомился с основами и методами работы текстильного производства в Англии, которая в то время была передовой страной в этой отрасли. Приобретённые знания он использовал при поступлении на работу в качестве служащего данной фирмы, которая открыла в Москве свой филиал. Вместо того, чтобы, как это было до сих пор, снабжать русских предпринимателей готовой пряжей из Англии, которую предприниматели раздавали по деревням для дальнейшей переработки ткачами вручную, он начал с того, чтобы побудить русских предпринимателей строить свои собственные текстильные фабрики.

С 1846 года контора Людвига Кнопа стала поставлять английские текстильные машины для российских фабрик, а также он снабжал их, благодаря своим связям в Англии, всем, что нужно для постройки предприятий: кредитами, машинами, сырьём и даже обученными рабочими — специалистами и инженерами. В 1849 году с помощью Кнопа была открыта первая русская механизированная прядильня. После того как Л.Кнооп самостоятельно осуществил это дело, за этим последовало строительство свыше 100 прядилен, а затем были построены ткацкие фабрики и красильни. Чтобы финансово обеспечить такую деятельность Л.Кнооп участвовал в создании разных банков и страховых обществ. Его собственная текстильная фабрика «Кренгольм» под Нарвой считалась в то время самой крупной в Европе, если не во всём мире. Его роль в развитии текстильной промышленности в России неоценима. Вездесущность Кнопа стала притчей во языцех: «Где церковь, там поп, где фабрика, там Кноп» — приговаривали в Москве. (Московская поговорка конца ХIХв.). В 1877году Л.Кнооп за заслуги в индустриализации России царь Александр II пожаловал ему звание барона Российской Империи. В то время Л.Кнооп считался одним из богатейших людей в мире. Но от его громадной текстильной империи ничего не осталось после его смерти (1894) и после потрясений русской революции. Также давно исчезло его великолепное поместье замок Мюленталь на севере Бремена; в 1933 году замок был разрушен. Единственное, что сохранилось на высоком берегу р. Лезум, впадающей в р.Везер, разбитый по приказу самого Кноопа обширный великолепный парк, который называют «парком Кноопа», один из прекраснейших парков Бремена, этот район в Бремене называют Бременской Швейцарией (Die Bremer Schweiz), а также обновлённый в последние годы мавзолей семьи Кноопа на кладбище Валлер в Бремене.
Имел ли Петер Люрс личные контакты с Кноопом нам неизвестно. Его вхождение в текстильную промышленность происходит параллельно с первой самостоятельной активностью Кнопа в России и также их конкретные дела при создании фабрик похожи до мельчайших подробностей. Но, с другой стороны, проявляется поразительное различие в подходах к бизнесу этих двух мужчин. В то время как Кнооп на основе своего английского опыта и связей проявлял свою деятельность только в промышленности хлопчатобумажной ткани, то Петер Люрс работал на Севере России, а здесь, и прежде всего, в Вологодской области, была распространена переработка льна. Свою хозяйственную деятельность, а также свое местожительство, Петер Люрс переместил в Великий Устюг, который находится по реке Сухоне на границе между Архангельской и Вологодской губерниями, и где он и его жена приобрели свой собственный дом. Какие отношения по времени связывали его с Великим Устюгом, не выяснены.
По имеющимся источникам точно известно, что коммерческий партнёр Петера Люрса, Грибанов в окрестностях Великого Устюга имел крупное поместье и занимался там активной коммерческой деятельностью.
Христиан Пец, брат жены Питера Люрса, который позднее занимал должность бургомистра в Великом Устюге, уже в 1844 году работал сотрудником у Грибанова. Есть такие сведения, что Петер Люрс сам там в сороковые годы участвовал в коммерции по льну, и начинал строить завод по производству кирпичей, вплоть до 1842 года. Во всяком случае, удостоверено документами, что Петер Люрс за три с половиной года после своего выхода из Архангельской торговой экспортной фирмы, открыл одну из самых современных текстильных фабрик России по переработке льна и полотна в д. Красавино (06.06.1851года), что в 25 км севернее Великого Устюга, а именно, арендовал земельное владение у своего партнёра Ильи Грибанова. Достаточно подробное описание этого завода, в котором в 4-х его цехах были представлены все рабочие процессы от прядения льна до окончательной выделки тканей изо льна, а также обработка полотна, можно прочесть в подробной статье газеты «Вологодские губернские Ведомости» за октябрь 1851 года. Так также во всех подробностях приведены данные, какие машины, в какой фирме заказывал и покупал их Петер Люрс. Импортируемый парк машин из Англии обошёлся ему по стоимости в 60.000 рублей серебром. Наряду с 5-ю привезёнными из Англии специалистами и инженерами на фабрике работало 100 русских рабочих. Но уже в конце этой статьи со всеми позитивными аспектами были отмечены первые трудности фабриканта, в октябре 1851 года, уже через 4месяца после открытия фабрики, и после этого ещё долгое время фабрика не работала. Как оказалось, в станках не хватало деталей. В некоторых других статьях, которые писали о фабрике, были упомянуты и другие причины, почему с таким успехом затеянное предприятие вскоре столкнулось с большими трудностями. Основной проблемой могло стать то, что льняное и полотняное производство, которое затеял Петер Люрс, данное производство всегда отставало от успешной хлопчатобумажной промышленности, так как хлопок было легче обрабатывать современными машинами, и он находил более многостороннее применение, и его легче было выращивать и обрабатывать.

Что стало причиной в частности экономического успеха, который обещал быть для Петера Люрса в развитии текстильной промышленности, но не состоялся, стало более очевидным в последующие годы, когда он при создании своего текстильного производства взял на себя все финансовые затраты. Он не смог выплатить предоставленные ему кредиты, а также в срок оплачивать свои долги, оставалось только объявить конкурс, неплатёжеспособность в 1859 году. Личные последствия для него оказались не такими трудными, как казалось, так как его бывший торговый компаньон Илья Грибанов взял на себя все его долги и его предприятие, как главный кредитор, на земле которого была построена фабрика.
Илья Грибанов умер через год после приобретения фирмы. Однако его сын Владимир унаследовал дело отца, и ему удалось успешно его вести и даже приумножить. В девяностые годы после смерти Владимира было создано акционерное общество, но в результате русской революции в 1918 году оно превратилось в государственное предприятие и существует до сих пор. Возникшее на базе фабрики льноперерабатывающее предприятие – ОАО «Вологодский текстиль» (г. Вологда и г. Красавино) с полным циклом производства – от чесаного льна до готовых тканей и швейных изделий домашнего текстиля, одно из крупнейших российских льноперерабатывающих предприятий, которое известно высококачественным производством льняной ткани. В течение долгих лет является одним из крупнейших и старейших льноперерабатывающих предприятий в России, создателем и основателем которого является Петер Люрс.
Впрочем, в настоящее время предприятие временно приостановило свою деятельность. Надеемся, что это вынужденная остановка.
Крах деятельности его текстильной фабрики не означал для Петера Люрса конец его хозяйственной карьеры, хотя время от времени он вёл спекулятивные сделки, но многое осталось для нас неизвестным. Он открыл под своим именем собственную фирму, но какие точно дела он вёл из предоставленных источников неясно. Во всяком случае, главным в его деятельности была торговля льном. Причём, он, вероятно, в последующие годы более или менее был тесно связан с Грибановыми.
В свидетельстве о смерти его сына Германа, который жил в Англии, а позднее в Шотландии, сообщается о его профессии в качестве “Flax Merchant”, а профессия Петера обозначается как “Flax Shipper”, поэтому из этого можно сделать вывод, что его фирма в основном специализировалась на торговле льном и на перевозке льна. Первого января 1867 года он ввёл в состав фирмы своих старших сыновей Карла и Германа, эта фирма вела дела под названием «Петер Люрс и сыновья».
До конца шестидесятых годов некоторые служебные и общественные документы свидетельствуют, что Петер Люрс был в Архангельске и участвовал в Архангельском филиале Государственного банка, в Торговом совете, в Комитете по контролю товаров в Архангельском порту. Они свидетельствуют, что жизнь Петера снова проходит в Архангельске. Поместье, которое он приобрёл в 1850 году вблизи Великого Устюга, он продал в 1871 году своему уже упомянутому родственнику Христиану Пецу, который стал к тому времени бургомистром (городским головой) Великого Устюга и долгое время был коммерческим директором акционерного общества, принадлежащего Владимиру Грибанову.
О последних годах жизни Петера Люрса неизвестно ни из дальнейшей покупки дома и продажи земли. Он умер 10 (по ст.ст.) января 1879года в возрасте 72лет. Его надгробие и надгробие его жены, пережившей его на 20лет, сохранились на лютеранском кладбище в Архангельске. Заброшенные могилы с поверженными надгробиями были приведены в порядок после окончания эпохи «коммунизма» добровольными помощниками, которые большей частью сами разыскивают своих предков и корни своих семей. Могилы были реставрированы любовно в силу своих возможностей.
Захоронения на Вологодском кладбище. Мемориал. Архангельск.

У Петера и Каролины (урождённой Пец), было шестеро детей. Примечательно и для тех времён необычным является то, что первый ребёнок родился только через шесть лет после замужества. Так как в то время смертность в младенческом и детском возрасте была очень высокой, как это наблюдалось в других семьях, то возможно, что первый ребёнок мог умереть рано, поэтому и не сохранился в документах такой факт. Церковных книг, в которых можно было узнать по документам, в Архангельске в те времена не существовало. Но, если посмотреть с другой стороны, Каролине было всего 16 лет, когда она вышла замуж. Тогда это могло быть продуманное решение относительно рождения детей. Мы этого никогда не узнаем.
Из шести детей третий сын Александр Вильгельм, дедушка моей мамы, единственный, кто длительное время жил в Архангельске. Все другие дети уезжали из Архангельска и умерли где-то в России или заграницей.
Первый старший ребёнок – это дочь Эрнестина 1838 года рождения, вышла замуж за Эдуарда Маргуиса (Marquis), проживавшего в Архангельске аптекаря. Вместе с ним она переехала на Балтику, откуда он был родом. Единственное, что мы знаем о ней, что в 1903 году она была жива, когда её младший брат уже умер.
Через два года родился сын Карл, как и большинство юношей, из тех общественных кругов в то время, выбрал коммерческую карьеру. Его отец в 1867 году взял его в компаньоны, как это уже упоминалось, в свою торговую фирму «П.Люрс и сыновья», а 1881 году, через два года после смерти отца, он открыл в качестве купца 1-гильдии свой импортно-экспортный бизнес под названием «Люрс и компания». Карл Люрс длительное время жил с Александрой Веселовской вне брака. Она была дочерью русского солдата, вместе с ним она прижила троих детей. Позднее они с детьми переселились в Петербург, где после их официального брака родился четвёртый ребёнок. В 1894 году Карл Люрс умер в Петербурге. Фамилии его вдовы и его двух сыновей до 1916 года появлялись в различных телефонных справочниках Петербурга. Затем и этот след теряется в вихрях Русской революции и во время Первой Мировой войны.
Второй сын Петера, рождённый в 1842 году, Герман, который стал компаньоном в фирме отца, К этому времени он находился два года в Англии, где, будучи представителем фирмы (агентом) своего отца работал в Лондоне. В 1872 году он перевёл свой бизнес из Лондона в город Данди, в Шотландии.
Город Данди считался центром торговли льном в Британии, где Герман Люрс, его фирма “H.and G. Luers”, стал одним из влиятельных бизнесменов по льну. Он женился на англичанке Isabella Greig Sewell, у него в этом браке было 8 детей. Умер он в 1919 году в Broughty Ferri (Шотландия), пригород на восточной стороне Данди, в то время из-за поселившихся там богатых Jutebarone («джута бароны») – это были самые дорогие участки земли в мире. Его правнук Клив Люрс (Clive Luers), мой двоюродный брат, уже давно пытается составить полную родословную многочисленного потомства Германа Люрса.
Я благодарен Кливу за многообразную информацию и интересные фото по истории семьи, которая получила своё отражение лучше в его ветви семьи, так как его семья с момента переселения его прадедушки Германа Люрса в Англию, а затем в Шотландию, осталась в Великобритании на постоянное место жительство.

Вторая дочь Петера Юлия родилась в 1845 году, также умерла в Англии. Она вышла замуж за Вильгельма Христиана Мейера, из Архангельской семьи Мейер, из которой происходит Альма Мейер, мать моей мамы. Этот Вильгельм Х.Мейер, как описывает его брат, с юности был истинным англофилом, который имел на всё взгляд человека из Англии. В 1872 году, когда его зять Герман Люрс перевёл свой бизнес по льну из Лондона в Данди, он переехал в качестве агента (представителя) фирмы «Грибанов, Фонтейнес и компания» в Лондон. Позднее он вёл дела самостоятельно, а его жена после его смерти переехала в маленькое поместье Суссекс (историческое графство Юго-Восточной Англии), где и провела всю свою жизнь в окружении многочисленной прислуги. Из её завещания, в котором она позаботилась о своих близких, родных и о многочисленной домашней прислуге, можно узнать, что её муж был успешным бизнесменом. У них детей не было.
Об Александре Вильгельме, третьем сыне Петера Люрса и дедушке моей мамы, сообщается в следующей главе.
Очень немного известно о Георге, самом младшем и последнем сыне Петера и Каролины Люрс, который родился в 1853 году, через семь лет после его брата Александра (Один русский источник приводит 1856, как год его рождения, но это вероятно ошибка). Он, как и его брат, учился в евангелической церковной школе в Архангельске, а затем прошёл коммерческое обучение, так как позднее он появляется в ранге купца 1 гильдии. С большой вероятностью он был, по крайней мере, в бизнесе льна частично компаньоном своего брата Германа в Данди, как видно из названия тамошней фирмы “H. and G. Luers”, где буква «G» вероятно означает «Георг». Документально точно известно только о его смерти. Он умер 21.12.1903 года в Гонконге в возрасте 50 лет, и там же похоронен. Также существует фото его могилы. Эти данные приведены в свидетельстве о смерти по компании “Cashire Lindholn and Co” (так!). Как это согласуется с предполагаемым его участием в компании по льну со своим братом Германом, мы не знаем.

Александр Вильгельм Люрс (1846-1884) и Эмма Люрс, урождённая Шольц (1850-1921), дедушка и бабушка моей мамы, и их семья.
Александр Вильгельм Люрс, дедушка моей мамы, родился 2 ноября (по ст. ст.) 1846 года пятым ребёнком Петера и Каролины Люрс в Архангельске (Дата рождения 26.ХI.1846 г. на сохранившемся надгробии является, с наибольшей вероятностью, неправильной. О его жизни намного меньше сообщается, чем о жизни его отца. Причина, на мой взгляд, простая: ему было почти в два раза меньше лет, чем отцу, когда в 1884 году он умер в возрасте 37 лет, пережил отца только на 5 лет. В то время его дети были слишком малы, старшему было 11 лет, а младшему 1 год. Когда моя мама, его внучка, родилась в 1914 году, её дедушки уже не было 30 лет. Личных воспоминаний о нём, переданных из поколения в поколение, почти нет.
Как большинство мальчиков из схожих по укладу семей, Александр сначала учился в евангелической церковной школе г. Архангельска, затем получил коммерческое образование, где и в какой фирме прошёл стажировку неизвестно. Когда его отец в 1866 году решил взять своих сыновей Карла и Германа компаньонами в свою фирму, третьему сыну Александру было только 20 лет. Был ли его возраст решающим фактором или отцовская фирма не была достаточно большой, чтобы обеспечить работой и доходом трёх компаньонов, мы не знаем. Во всяком случае, Александр в качестве третьего сына в созданной в 1867 году отцовской фирме “P.Luers und Soehne” не участвовал. Его коммерческая карьера началась не в Архангельске, а в далёкой Вятке, сегодняшнем Кирове, в различных русских источниках он упоминается как вятский купец 1 гильдии. Неизвестно, как он туда попал, и какие коммерческие связи были у него в Вятке. Однако, его родным городом остался Архангельск. Там он женился в сентябре 1871 года на Эмме Шольц, дочери владельца крупной Архангельской лесной фирмы. Через пять лет он был записан купцом 2 гильдии города Архангельска. Что он был уважаемым человеком Архангельского общества, можно узнать из того факта, что в декабре 1878 года и ещё через четыре года он был выбран в Городскую думу, Городской совет Архангельска, членом которой состоял вплоть до своей ранней смерти. Он интересовался музыкой и был одарённым человеком. В архивных документах Архангельска утверждается, что он был первым дирижёром оркестра «Общества друзей музыки».

Для своей увеличивающейся семьи он купил в 1880 году за 3000 рублей по современным понятиям громадный дом со многими дополнительными постройками на углу Олонецкой улицы и Троицкого проспекта. Дом впоследствии был преобразован в четыре большие квартиры. В духе революционных преобразований в 1920 году он был муниципализирован. В архиве Архангельска сохранились документы на землю и строительные чертежи всей усадьбы. Фот этого сейчас уже несуществующего дома сохранились у наших родных в Англии.

Только после покупки этого дома Александр был внесён в списки купцов 1 гильдии Архангельского коммерческого общества.
Александра Вильгельма Люрса ждала многообещающая карьера, но, вскоре он тяжело заболел и 26 августа 1884 года умер, за несколько недель до своего 38-летия. Какая болезнь была, от которой он умер, установить по сохранившимся документам не удалось ( По всей вероятности это была холера(?).
В Архангельском архиве сохранилось составленное за два дня до смерти его завещание, которое помог составить и подписал пастор Хансен, тогдашний пастор евангелической общины, вместо него, так как в это время Александр уже не мог сам писать. Он одобрил и подписал завещание, как сообщает пастор Хансен: «при ясном сознании и полный духовных сил».
Завещание гласит следующее: «Так как я не знаю, будет ли на то Господня воля, чтобы я смог поправиться от моей болезни, то я хочу привести в порядок мои земные дела. Чем я владею на этом свете – это моё благосостояние, нажитое моим трудом, и поэтому я не желаю никакого вмешательства со стороны судей и назначаю мою горячо любимую жену Эмму, урождённую Шольц, мать моих детей, моей единственной главной наследницей. Я завещаю всё своё наследство, а именно, жилой дом со всем инвентарём и утварью, а также все документы на капитал по моим книгам, сумму денег по страхованию моей жизни, а именно, то, что она может распоряжаться всем другим и. … (?).
Моя самая большая боль, что я не смогу больше принять участие в воспитании наших детей. Но, я знаю, что она всё сделает, чтобы воспитать их как добрых и честных людей. К моему любимому зятю господину Адольфу Шольцу обращаюсь с просьбой выполнить эту мою последнюю волю и в будущем, когда меня не станет, помогать моей любимой жене во всех трудностях и словом и делом. Господь, благослови её и моих дорогих детей!»
Александр Вильгельм Люрс был наследственным почётным гражданином. Когда его зять Адольф Шольц предъявил завещание в компетентный суд, официально было установлено, что всё наследство оценивается в 25.655руб.08коп.
20 000рублей, включенных в названное страхование жизни по завещанию, находились в личном бизнесе его зятя Адольфа Шольца. На 5 000рублей была оценена стоимость жилого дома с участком земли и всеми дополнительными постройками. Небольшой остаток был в наличном капитале. Из всего этого ясно, что Александр Вильгельм Люрс был не очень богатым купцом в Архангельске (не считался богатейшим бизнесменом …)
Когда Александр умер, его 34-летняя жена осталась с пятью маленькими детьми, три девочки и два мальчика. Старшая дочь Агнес 11лет, её сестра Люсия 10 лет, самой младшей дочери Эльзе был только годик. Старшему сыну Александру Эдуарду, отцу моей мамы, после смерти отца, было 7 лет, а младшему брату Арвиду только 3 года. Две дочери, Клара и Мария, умерли в возрасте двух лет ещё при жизни отца, в 1878 и 1882 годах. Надгробие этих двух девочек, как и памятник их отцу, сохранилось на Лютеранском кладбище города Архангельска.

Какой шок вызвала внезапная смерть мужа у Эммы, и с какими трудностями столкнулась она, оставшаяся с тремя маленькими детьми, сложно представить. Её состояние ухудшилось тем обстоятельством, что всё яснее начало проявляться то, что она сама была психически неустойчива, если не тяжко больна. Её состояние было по-разному описано людьми, которые её знали: чаще всего в отношении её душевного состояния употреблялось слово «уныние, меланхолия». Она никогда не могла самостоятельно принять решение. Сегодня это бы означало депрессию.

Что ещё больше подавляло и угнетало её — это тот факт, что в семье Шольца были известны уже подобные и ещё более худшие случаи психического заболевания. Дядя Эммы, Карл Шольц, младший брат её отца, после вполне нормально протекающей юности, в возрасте 21 года внезапно заболел и проявил, как это описал его бывший учитель в своей меткой форме: «Следы безумия», с тех пор жил, как назвал это Унтид «в расстроенном образе мыслей» и, наконец, в 1842 году «он был помещён в психиатрическую больницу в Петербурге».
Также у старшей сестры Клары Элизабет, тёти Эммы, Унтид даёт диагноз подобных симптомов; он пишет в марте 1842 года: «У старшей сестры проявляются меланхолия и уныние, и в результате этого она сейчас уехала в Петербург».
Что касается Эммы Люрс, какие переживания она испытала, то для неё самым худшим было то, что её младший сын Арвид оказался также психически больным, что она уже заранее предчувствовала. Его болезнь воспринималась окружающими по-разному; одни воспринимали его как эпилептика, другим казалось, что странный чудак, который ведёт себя очень необычно. Но, на младших детей, как вспоминала моя тетя Рената, старшая сестра моей мамы, он производил пугающее впечатление.
А также у его старшей сестры Агнес, которую чаще всего называли Эгги, проявились в более позднем возрасте психические странности. В течение нескольких лет Агнес внушила себе, что она не может разговаривать, и общалась со своими близкими только в письменном виде. Но это было не так долго. В письме от 12 марта 1947 года её сестра Люция пишет моей бабушке: «…подумай только, у нас большая радость, Эгги разговаривает уже 14 дней! Подумай, почти через 10лет ей стало лучше. Дай Бог, чтобы это было так!»
В некоторых жизнеописаниях и зарисовках об Архангельске следует пронаблюдать определённую тенденцию. Подобные печальные случаи и судьбы происходили от того, что те общественные отношения, которые наблюдались у ограниченной численности населения, и замкнутой жизни иностранцев в Архангельске, приводили к тому, что в течение поколений двоюродные братья женились на своих кузинах до тех пор, пока почти каждый не находился в родстве друг с другом. Но, с радостью воспринималось в этой связи то, что полностью не относящиеся к этому кругу люди, к примеру, вновь прибывшие или также русские, вступали в брак, как говорится, вносили «свежую кровь» в это закрытое общество. С этой точки зрения это возможно и справедливо, однако подобное общее разъяснение требует осторожности. Для семьи Шольц вышеприведённые общественные отношения не относятся. Первый Шольц в Архангельске, коммерсант Иоганн Шольц, приехал в Архангельск до 1780 года из Позена, женился на англичанке родом из Лондона, с которой у него точно не было родственных связей. Его сын Франц, дедушка Эммы Шольц, женился на дочери коммерсанта родом из Гамбурга, у него, как мы знаем, также не было родственных связей. Но, двое из четырёх детей от этого брака, вышеупомянутые Карл и Элизабет Шольц, были психически больными или, по крайней мере, проявили чёткие признаки в этом направлении. Так как также в последующих двух поколениях этой семьи, как уже было упомянуто, у некоторых членов семьи наблюдались подобные (схожие) симптомы, то, вероятно, следует считать это явление наследственным предрасположением или «наследственностью», как это объяснял, остроумно свидетельствовал учитель Унтид в 1841 году. Но что это не было неизбежностью в судьбах детей и следующих поколений показывает тот факт, что приведённые случаи остались одиночными, и что в последующих поколениях Эммы Шольц/Люрс не было больше случаев психического или душевного заболеваний, кроме как у её детей, у Арвида и Агнес.

После смерти своего мужа Эмма Люрс со своими пятью детьми проживали в приобретённом в 1880 году доме. Она получала действенную поддержку от уже постаревшей, но ещё энергичной свекрови Каролины Люрс. Позднее у неё поселилась Эмилия Пец, племянница свекрови, и осталась там до кончины Эммы. Она была постоянной помощницей. Когда обе старшие дочери, Агнес и Люция, вышли замуж, они также оставались проживать со своими семьями в доме матери, дом был такой большой, что всем хватало места. Больной сын Арвид также жил с ними в доме матери, как долго, никто не мог этого сказать. Вероятно, во время последних военных лет и в неспокойные времена гражданской войны и интервенции союзников он был помещён в приют в Петербурге, где он и скончался в 1919 году. Более точных сведений о его последних годах жизни и его кончины не имеется.
Другие четверо детей Александра Вильгельма и Эммы Люрс покинули Россию в 1919/1920 годах точно так же, как и многие другие семьи, проживавшие в Архангельске. Имевшие заграничные корни (иностранного происхождения). Причиной послужило то, что они не видели никаких шансов вести прежний образ жизни, сохранить свое общественное положение и, прежде всего, им казалось, что конец их жизни неизбежен.
После первого вступления большевистского правительства в Архангельск с февраля до конца июля 1918 года некоторые ещё питали надежду на военную помощь союзников, которые 2 августа прибыли в Архангельск и, как это назвал В.Ленин, «поддержали контрреволюционное правительство». Но это правительство оказалось вскоре крайне нестабильным. После первых же крупных поражений белых на юге России весной и летом 1919 года и по причине безнадёжного военного положения на Севере России, британское правительство и остальные союзники (Франция, США и др.) решили сдать Архангельск, который не являлся главным направлением в Гражданской войне. Последние британские военные суда покинули Архангельск 27.09.1919 года. Параллельно с отходом союзников начался исход многих иностранных семей из города. Первыми покинули город женщины и дети. Мужчины, частично, сначала оставались в городе, так как многие из них ещё служили в белых войсках, или надеялись на стойкость оставшихся белых отрядов под руководством генерала Миллера, который, как оказалось впоследствии, напрасно пытался сохранить область вокруг Архангельска даже без помощи интервентов, оказывая сопротивление наступающей Красной армии.
Точно так же произошло это и с детьми Эммы Люрс. Её старшая дочь Агнесс и младшая дочь Эльза, что в Архангельске не было необычным, вышли замуж за двух братьев из семьи Линдес, за Эдуарда и Георга (чаще его называли Jolya). Это были потомки Иоганна Генриха Линдеса, который в 1783 году был отправлен в качестве пастора из Гамбурга в Архангельск, и там оставил после себя многочисленное потомство.
Оба брата сражались на стороне белых, и поэтому их ждало самое худшее с победой большевиков. Таким образом, их семьи осенью 1919 года покинули Архангельск на пароходе в направлении Broughtx Ferri (Шотландия, паромный порт, пригород на восточной стороне Данди), где их двоюродный брат Бертрам Люрс, сын умершего незадолго до их прибытия Германа Люрса. Он мог их приютить и помочь в дальнейшем обустроиться. С ними поехала так же третья дочь Люция со своим мужем Артуром Пилацким, сыном бывшего директора русской мужской гимназии в Архангельске, он был родом с Балтики. Эти три семьи с 8-ю детьми (семья Пилацких была бездетна) прожили полгода в Broughtx Ferri. Туда прибыли вначале 1920 года оставшиеся в Архангельске мужья Эдуард и Георг Линдесы. После краткого пребывания в Лондоне и Борнмуте (город в графстве Дорсет, прекрасный курорт на берегу Ла-Манша), все прибыли, наконец, в Гамбург, где окончательно поселились. Здесь они снова встретились с семьёй их брата или зятя Александра Эдуарда Люрса, моего дедушки, который тоже поселился со своей семьёй в Гамбурге, попав туда другим путём. Все четверо братьев и сестёр Люрс покоятся сегодня в семейных склепах на Тонндорфском кладбище в Гамбурге. Надгробия семьи Пилацких и семьи Георга Линдеса с их именами и датами не сохранились.

Только мама Эмма Люрс единственная из семьи Люрс, осталась в Архангельске. Ей уже было в то время почти 70 лет. Вероятно, она уже не могла одна в силу своего возраста и её психологического состояния решиться сменить свою жизнь и начать жить заново. Там она осталась, окружённая заботой верной Эмилии Пец и проживала в доме, позднее конфискованном большевиками, в трёх комнатах, где с ней жили дальние родственники.
Мой дедушка, который испытывал муки совести, оставив там её одну, пытался позднее перевезти её в Голландию, обратившись с ходатайством к голландскому правительству, где он проживал со своей семьёй в течение двух лет. Ходатайство было удовлетворено, но прежде чем это намерение было выполнено, пришло известие из России, что Эмма Люрс скончалась в Архангельске 19 июня 1921 года. Как пишет мой дедушка, она похоронена около могилы своего мужа на лютеранском кладбище в Архангельске. Надгробие не было найдено, вероятно, его и не было, так как никого из этой семьи уже не осталось в Архангельске, кто бы мог оплатить его. В те годы вообще было невозможно поставить памятник на кладбище. Её верная спутница Эмилия Пец, которую дети называли тётя Мула, позднее переехала в Гамбург и там умерла в 1942 году. Она похоронена в семейной могиле Эдуарда и Агнес Линдес.
Мой дедушка Александр Эдуард Люрс, старший сын Александра Вильгельма Люрс и его жены Эммы, 5мая 1905 года женился на Альме Луизе Мейер, старшей дочери Вильгельма И.Мейера и его жены Дженни, урождённой Гернет. Прежде чем сообщить некоторые подробности о жизни родителей моей мамы в России, следует остановиться на истории архангельской семьи Мейер, откуда родом моя бабушка.
Семья Мейер в Архангельске.
Сведения по истории Архангельской семьи Мейер в основном более известны, чем сведения по истории семьи Люрс. Бартольд Якоб Беньямин Мейер, первый Мейер, прибывший в 1803 году в Архангельск, сам составлял хронику своей жизни, где он даёт сведения о самых важных датах и событиях. Детально сведения о своём детстве и юности, которые в течение лет становятся всё меньше и скуднее, пока к концу только состоят из отдельных дат, а с 1848 года совсем прерываются. Его внук Александр Фердинанд Мейер (1842-1913) продолжил эту хронику, включив собственную биографию и дополняя её, впрочем, довольно бессистемно и поверхностно. Таким образом, хронику снова перерабатывает, но уже его внук Генрих Робин Манфред Мейер фон Эльц (1912-2006), эти более подробные записи своего дедушки и систематизирует их со своей стороны, снова согласно датам и до конца своей собственной жизни пытается их дополнить. Эти записи я получил от него и, таким образом, эта дважды дополненная хроника Бартольда Якоба Беньямина Мейера опирается в основном на следующие сведения из истории семьи Мейер в Архангельске.
Бартольд Якоб Беньямин Мейер, первый Мейер в Архангельске (1781-1868) и его семья.
Бартольд Якоб Беньямин Мейер – его имя было, с наибольшей вероятностью, Беньямин Мейер, и так подписывался, – происходил из старинной семьи Гамбурга. У него было трое братьев и сестёр. Его дедушка Филипп Мейер по профессии был кондитером, его отец Беньямин Мейер в 1780 году был записан как гражданин Гамбурга в качестве хозяина, но длительное время жил на доходы от принадлежащего ему манежа (конюшня) в его поместье, которое позднее разорилось из-за оккупации Наполеоном (наполеоновской армией). Так что он вынужден был продать его ниже его стоимости.
Родители старались дать своему сыну хорошее образование. Так сначала он учился три года в частной школе в доме пастора в Мекленбурге, а затем возвратился в Гамбург, где некоторое время учился в нескольких школах, но, как он сам сказал, с небольшим успехом. Так в 1795 году в возрасте 14 лет он был отдан в коммерческое обучение, которое он закончил после 5 с половиной лет, но он не был доволен данным обучением. Дальнейшее его длительное пребывание во Франкфурте-на-Майне и в Лондоне не внесли ясности в его жизнь в том плане, чем заняться дальше. Иногда он думал поступить на военную службу, затем он передумал и, наконец, возвращается в Гамбург, где в начале 1803 года поступает на службу к маклеру по фрахтованию морских судов. Вскоре после этого он случайно знакомится с архангельским бизнесменом, который как раз остановился в Гамбурге, что помогло занять только что освободившееся место, и три года он проработал в фирме «С. А. Rodde and Cо» в Архангельске. «Ещё утром я не предполагал о каких-либо изменениях и в течение часа был приглашён на работу в Архангельск» — пишет Беньямин Мейер об этом удивительном повороте в своей жизни.
Подобные истории происходили и с другими молодыми людьми, так как Архангельские торговые фирмы проявляли большой интерес к молодым, подающим надежды образованным бизнесменам. После прохождения службы в течение трёх лет в фирме, Беньямин Мейер вернулся через Санкт — Петербург и Любек в Гамбург. Он намеревался посредством крупного выигрыша в лото, которое он организовал в Архангельске, создать собственную фирму в Гамбурге. Оккупация Гамбурга французами в ноябре 1806 года в рамках проведённой Наполеоном блокады континента, а также проведённой блокады Эльбы англичанами, как ответной реакции, оказали неблагоприятное влияние на планы основания фирмы, так как морская торговля в Гамбурге в то время была бесперспективной.
В 1807 году он возвратился в Архангельск и остался там до самой своей смерти, прожив в Архангельске 60 лет. По возвращению из многомесячной, полной приключений, деловой поездки, по поручению Архангельской фирмы, на полуостров Кола, во время которой он конфронтировал непосредственно с практиками британской морской блокады, он женился в декабре 1810 года на Маргарет Элизабет Гернет, дочери умершего в 1807 году архангельского бизнесмена Петера Гернет.
Потомки этого Петера Гернет, который был родом из Ревеля (сегодняшний Таллин) и в 1765 году молодым человеком приехал и поселился в Архангельске, многократно будут появляться в родословной семьи Мейер, точно так же в уже упомянутой семье Шольц.
После своей женитьбы Беньямин Мейер в 1811 году создал свой собственный маленький бизнес по фрахтованию судов, но довольно успешный. Который сверх его ожидания приносил ему верный доход. В следующем году он занял по ходатайству Архангельского круга коммерсантов место диспашёра в Архангельске. Задача диспашёра, которого часто называли аварийным комиссаром, — это исследование при возникновении убытков во время транспортировки морем и регулирование по поручению участвующих плана распределения убытков. В связи с тем, что это учреждение было передано в государственное управление, Беньямин Мейер в сентябре 1812 года стал русским подданным и, таким образом, стал государственным гражданином России.
Начиная с 1815 года, записи Беньямина Мейера становятся всё короче и содержат в основном только даты о рождении, крещении, конфирмации и некоторых важных событиях в жизни детей и внуков. О своей собственной жизни записей мало. Так в 1822 году кратко сказано, что в этом году он стал маклером по фрахтовке морских судов и выбран советником в Городской совет. В 1830 году он занимает пост в фирме “Сlark, Morgan and Cо “, в которой он работал по сведениям его внука до самой смерти, хотя как отмечает внук, в свои последние годы жизни уже не был трудоспособен. В начале сороковых годов в письмах учителя Унтида Беньямин Мейер описывается как «старый Мейер, который уже одряхлел и быстро катится с горы».
Но, что он всё же считался уважаемым и достойным членом Архангельского общества, свидетельствует то, что кроме прежней деятельности в Городском совете, он был выбран в 1840 году членом Архангельского коммерческого суда. Также он всю свою жизнь помогал церкви, входя в различные её ведомства. Так, например, он был членом уже упомянутого собрания церкви от 1863 года, на котором было разработано новое правление церкви для евангелической общины Архангельска. В 1841 году он был избран председателем церковной общины и, наконец, в 1845 году избирается церковным старостой. При этом мы точно не знаем, какие задачи и функции связаны с этими званиями и службами. В течение этих лет ему было присвоено звание «Почётный патрон общины» за его церковные заслуги.
В преклонном возрасте 86 лет Беньямин Мейер скончался 12 января 1868 года в Архангельске. Как отмечает его внук А.Ф.Мейер в продолжение своей Хроники, он не оставил своему потомству никакого значительного богатства, кроме своего дома.
У Беньямина Мейера и его супруги Маргарет было десять детей. Трое из четырёх первых детей умерли уже в младенческом возрасте, так как детская смертность в Архангельской иностранной колонии в те времена была довольно высокой. У родителей осталось ещё семеро детей, которых они воспитали, три мальчика и четыре девочки.
В своих письмах уже многократно упомянутый учитель Унитед сообщал в своём ироничном тоне о «четырёх девочках Мейер»: «Его доченьки (старого Мейера) стали самостоятельными. Они должны, как это обыкновенно делают многие молодые девушки в их возрасте, расставить сети, надеюсь, не напрасно». Две из них, Юлия и Эмилия, в семейном кругу их звали Юлсен (Юлочка) и Эмма, остались незамужними. Однако, в Архангельской колонии оставили яркий след: из маленькой частной начальной школы под руководством Юлии и оказываемой помощи её сестры Эммы, эта школа превратилась в известную государственную начальную школу, в которой почти все дети немецкой колонии получили начальное образование прежде, чем они поступали в церковную школу. Кроме того, своими доходами сестры длительное время поддерживали своего рано младшего брата Александра до самой его смерти в 1890 году. После смерти Эммы в 1889 году школой ещё несколько лет руководила Юлия, пока она не была закрыта в начале ХХ века. В свои последние годы жизни Юлия получала пенсию от немецкой общины и умерла в преклонном возрасте в 1906 году в возрасте 80 лет.
Исходя из того, что дети рано умирали, считается, что старшим сыном Беньямина Мейера был Карл Христиан Мейер, который после многолетней коммерческой деятельности в различных фирмах в Норвегии, Онеге и С.-Петербурге с сороковых годов был ведущий и успешный в экономике сотрудник фирмы «Грибанов, Фонтейнес и Со» в Архангельске. Он также играл значительную роль в политической жизни Архангельска. В шестидесятые годы он был консулом Ганновера, немецким консулом и кратковременно исполнял обязанности консула Бремена в Архангельске. В 1870 году он впервые избирается, а в восьмидесятые вторично, городским головой (бургомистром) Архангельска. В данной должности он мог и должен был принять участие в 1883 году в торжественной встрече императора вся Руси Александра III, «однако, за свои деньги», как едко замечает его внук, так как городская казна была пуста, и поэтому город не мог помочь ему финансово. В 1888 году в возрасте 74 лет Карл Христиан Мейер умер в Архангельске.
Карл Христиан Мейер был дважды женат, и у него было одиннадцать детей, восемь от первого брака. Второй по возрасту, родившийся в 1840 году сын от первого брака, Вильгельм Христиан Мейер, и появляется уже в семейной хронике Люрсов, а именно, в качестве супруга дочери Петера Люрса, Юлии Люрс. Они переехали в Англию, где оба стали натурализированными (приняли гражданство чужой страны, в данном случае – Англии) англичанами, были бездетны, и умерли там. Это была первая непосредственная родственная связь между семьями Люрс и Мейер.
Уже упомянутому третьему сыну от первого брака, Александру Фердинанду Мейеру, мы благодарны за продолжение Хроники его дедушки Беньямина Мейера, так как именно благодаря этому сохранилось большинство фактов из истории семьи Мейер во второй половине ХIХ века. Длительное время в своих заметках он выступал очень критично по своей профессии врача. Наконец, был врачом — железнодорожником и карантинным врачом в Болдерая (лат. Bolderaja). Городок находится под Ригой (Курземский район Риги, на левом берегу Даугавы). В конце своей жизни он выбрал своё местожительство вместе с семьёй в Риге.
Исходя из того, что трое мальчиков умерли рано, вторым по возрасту сыном был Вильгельм Генрих Мейер, прадедушка моей мамы.
Вильгельм Генрих Мейер (1817-1848), прадедушка моей мамы и его семья.
Вильгельм Генрих Мейер родился 21 мая 1817 года пятым ребёнком в семье Мейеров. В родословной семьи он появляется как Вильгельм Генрих Мейер второй, т.к. уже год тому назад до его рождения умер его маленький брат, который был крещён уже под этим именем. Это был четвёртый ребёнок Беньямина Мейера. Некоторым покажется неприемлемым странное решение давать вновь рождённому сыну имя только умершего брата, но это в данной семье произошло дважды. Последний рождённый в 1829 году сын был назван Александром, а Александр был уже вторым сыном Беньямина Мейера, который умер в возрасте семи лет в 1820 году.
Вильгельм Генрих Мейер не занялся, как большинство молодых людей из подобных семей, коммерческой деятельностью, а выбрал профессию аптекаря. В 1831 году он поступил учеником в аптеку Шиллера в Архангельске. После обучения в течение трёх с половиной лет он поехал в Дерпт (Dorpat, ныне Тарту), чтобы сдать экзамен на помощника аптекаря. В 1835 году он сдал экзамен с отличием, но не вернулся сразу к своей профессии, а продолжил обучение медицине. Через несколько семестров уже в 1837 году он закончил обучение. После кратковременной деятельности в качестве аптекаря в С.-Петербурге, Архангельске и снова в С.-Петербурге, он ещё на небольшой срок в 1840 году появился в Дерпте, что сдать экзамен на провизора в качестве аптекаря. В сентябре 1841 года он окончательно вернулся в Архангельск и принял руководство над бывшей аптекой Шиллера, которую отец за 30 500 рублей выкупил у бывшего господина учителя для Вильгельма, т.к. аптекарь покинул Архангельск. В качестве аптекаря Вильгельм утвердился в высших кругах Архангельска. Женился через три года на своей 16-летней кузине Луизе Антуанетте Гернет, отец которой Иоганн (Иван) Гернет был братом матери Вильгельма. Брак Вильгельма продлился только неполных четыре года. Летом 1848 года в Архангельске вновь вспыхнула эпидемия холеры. Эта эпидемия унесла жизнь Вильгельма Генриха Мейера в возрасте 31 года. Эта внезапная смерть сына стала последней записью в Хронике Беньямина Мейера, которая заканчивается скорбным событием 1848 года.
Вильгельм Г. Мейер оставил 21-летнюю и беременную третьим ребёнком жену Луизу Антуанетту. Молодая вдова с двумя маленьким детьми, трёхлетней дочерью Луизой и двухгодовалым сыном Вильгельмом Иоганном. Третий ребёнок от этого брака по имени Генрих родился через несколько месяцев после смерти отца.
О жизни Луизы и Генриха очень мало что известно. Позже Луиза вышла замуж за Карла Бирзе (Charles Birse), предположительно за англичанина. Детей в этом брак не было.
Генрих стал аптекарем как его отец, и, как показывают даты его жизни, прожил только 39 лет. От этого брака остался сын Вильгельм Иоганн, который позднее стал дедушкой моей мамы.
Его мать, Луиза Антуанетта Мейер, пережила своего мужа на 60 лет и умерла в 1909 году в возрасте 81 года. Выходила замуж после ранней смерти своего мужа второй раз (?). Но и этот брак, второй муж был родом из Бельгии, продлился недолго. Иоганн Крэмерс умер в марте 1858 года, через неполных 10 лет после смерти её первого мужа.
Марта Хансен, одна из последних учительниц немецкой школы в Архангельске, которая, как я смог ещё убедиться, обладала феноменальной памятью на семейные события и семейные даты, могла сообщить, что от этого второго брака появилось трое детей, имена которых были известны, но других данных нет. Луиза Антуанетта Крэмерс, урождённая Гернет, вдова Мейера, в 31 год второй раз овдовела. Её положение было намного труднее, чем у её племянницы Эммы Люрс, урождённой Шольц, о которой уже шла речь. Если вдова 34 лет должна была заботиться о пяти маленьких детях, то Луза Антуанетта Крэмерс, оставшись вдовой в 31 год, должна была заботиться о шести детях того же возраста, из которых старшему ребёнку было только 12 лет. Без поддержки другой семьи она не смогла бы справиться с этим.

Вильгельм Иоганнес Мейер (1846-1911) и Женни Мейер, урождённая Гернет (1853-1921), дедушка и бабушка моей мамы.
Вильгельм Иоганнес Мейер, дедушка моей мамы, родился 3октября 1846 года вторым ребёнком у Вильгельма Генриха Мейер и его жены Луизы Антуанетты Мейер, урождённой Гернет. Своего родного отца он практически не знал, так как его отец умер, как это уже было упомянуто, в 1848 году, когда Вильгельму Иоганнесу не было и двух лет. Несколько лет его воспитывал отчим Иоганн Крэмерс, так как его мать после ранней смерти его отца, вышла второй раз замуж. Но и Иоганн Крэмерс вскоре умер, когда Вильгельм был ещё ребёнком. С двенадцатилетнего возраста он рос без отца. Его двоюродный брат Александр Ф.Мейер сообщает, что Вильгельм получил «обычное образование», что для архангельского общества того времени могло означать, что он, как все дети из подобных семей, учился в немецкой церковной школе.
Трудное положение, в котором находилась его мать, одна воспитывавшая шестерых малолетних детей, стало причиной того, что он в 1860 году вместе со своим двоюродным братом Эдуардом Шольц, братом Эммы Шольц, бы отправлен в интернат, а именно, в Hollandersche –интернат в Биркенру под тогдашним городом Венден в Лифляндии, теперь Цесис. Расположен на р.Гауя, самый старый из городов всей Латвии.

Данная частная гимназия была известна как лучшее учебное заведение Российской империи и, прежде всего, на Балтике. Позднее была преобразована в «Цесискую Государственную гимназию» (Landesgumnasium) Лифляндского рыцарства, была основана в 1826 году педагогом Албертом Холандером (1796-1868). Она должна была устранить в некотором смысле в качестве реформы по гимназии недостатки в сфере более высокого образования в прибалтийских губерниях Балтийского региона. Цель данной школы должна быть такова, чтобы увязать научное образование одновременно с воспитанием в психическом плане для последующей морально-религиозной жизни.
Вильгельм Мейер успешно окончил гимназический курс и в 1865 году поступил в Дерптский университет современной Эстонии, куда могли поступить большинство выпускников этой гимназии. Он выбрал изучение филологии. Каким дисциплинам там обучались, не названо. Однако, из предметов, которые он позднее преподавал в различных школах, можно сделать вывод, что его предметами изучения были германистика, история и теология. Что он почти девять лет учился в Дерпте и только в 1874 году его обучение «закончилось кандидатской степенью», поясняет его брат тем, что Вильгельм Мейер очень активно участвовал в общественной жизни Ливонской корпорации, в которую он вступил и членом которой он был длительное время. Эта основанная в 1822 году в университете Дерпта корпорация была объединением студентов, в которую входили, прежде всего, балтийские немцы тогдашней русской остзейской провинции. В узком смысле Вильгельм Мейер не относился к балтийским немцам, однако его семья по материнской линии происходила из Балтики, его уже упомянутый прадедушка Петер Гернет в 1765 году прибыл в Архангельск из Ревеля (Колывань, ныне Таллин) и на длительное время остался в Архангельске.
После сдачи экзамена в 1874 году в Дерпте получил место учителя реформационной школы в Санкт-Петербурге и преподавал там также в Wiedermannschen — частной гимназии. Через год в декабре 1875 года он женился на своей кузине Женни Луизе Гернет, отец которой Иоганнес Гернет (по-русски Иван Иванович Гернет) был старшим братом матери Вильгельма и успешным бизнесменом в Архангельске. К тому же он был консулом Пруссии и Гамбурга в Архангельске. В 1868 году он стал консулом Северогерманского Союза и после основания империи (рейха) в 1871 году он стал консулом Германского рейха в Архангельске, на данном посту оставался вплоть до своей смерти в 1884 году.
После пятилетней преподавательской деятельности в С.-Петербурге, где родилась его старшая дочь Альма, моя бабушка, Вильгельм Мейер в 1880 году возвращается со своей семьёй в Архангельск, где он начал преподавать в немецкой школе немецкий язык, историю и религию.
Затем по настоянию своего свёкра оставил свою преподавательскую деятельность и поступил в лесную фирму, которую в декабре 1884 года возглавил в качестве исполнительного коммерческого директора, а затем передал руководство своей жене, которая была единственная наследница отцовского дела (предприятия).

Будучи бизнесменом, Вильгельм Мейер извлёк пользу в результате последнего решения своего свёкра, который незадолго до смерти имел капитал в 55 000 рублей. Вильгельм Мейер вместе с русским партнёром основал фирму по торговле лесом «Амосов, Гернет и компания», которая в последующие годы превратилась в одну из крупных и успешных фирм в Архангельске. О том свидетельствует количество рабочих 715 человек (на 1913 год), которые трудились в фирме. Вильгельм Мейер и его жена стали богатыми людьми, которые с их доходами и состоянием, также и со стороны матери Вильгельма, а также его сводного брата и его семьи могли быть обеспечены, хотя двоюродный брат Александр Ф. Мейер отметил «ничего не производили». Он также отмечал в своих записях, что общественная и хозяйственная деятельность никогда не могла до конца принести удовлетворения Вильгельму Мейеру. О последних годах жизни Вильгельма Мейера в новом столетии, он сообщал, что Вильгельм страдал различными серьёзными заболеваниями, которые осложняли жизнь его жены Дженни. Было ли это так на самом деле, или Александр Ф.Мейер имел склонность смотреть на некоторые вещи с точки зрения врача, об этом мы никогда не узнаем, т.к. другие источники отсутствуют.
Точно, однако, известно, что супруги Вильгельм и Дженни Мейер в хозяйственном и общественном плане в наступившем новом веке считались влиятельной семьёй Архангельского общества. В 1885 году Вильгельм был назначен немецким консулом в Архангельске в качестве преемника своего зятя и сохранил эту должность вплоть до своей смерти в 1911 году. В другом источнике сообщается, что он в 1895 году был избран бургомистром (городским головой) Архангельска, но от должности отказался.
Другим общественным фондом, в котором Мейеры прославились в своих кругах, было оригинально составленное и сохранившееся приглашение в честь торжества по случаю их серебряной свадьбы, которое они разослали в декабре 1900 года.

«Мы осмеливаемся просить Вас быть на балу, который состоится 29 декабря в 9 часов в Коммерческом клубе по случаю нашей серебряной свадьбы, просим Вас почтить своим присутствием
Вильгельм и Дженни Мейер.
Архангельск, декабрь 1900 года.»
Когда Вильгельм умер в 1911 году в Риге, он оставил жену довольно обеспеченной вдовой и совладелицей процветающего предприятия по экспорту древесины, из которого она вскоре после смерти мужа была исключена.
У Вильгельма и Дженни Мейер после 36-летнего брака было семеро детей, из которых только трое смогли выжить, ещё один пример высокой детской смертности того времени. Старшая дочь Альма, моя бабушка, родилась в Петербурге, двое других, Гертруда младше на 8 лет (в семье звали Герта) и Конрад, младше на 9лет, родились в Архангельске.
Александр Эдуард Люрс (1847 — 1942) и Альма Луиза Люрс, урождённая Мейер (1876 — 1953), родители моей мамы. Их жизнь и их семья до их бегства из России.
Александр Люрс и Альма Луиза Мейер поженились, как уже было упомянуто, 6мая 1905 года в Архангельске на 28-ом дне рождения моего дедушки.

Они были двоюродными братом и сестрой 2 степени родства, а также в этом заключении брака часто видно переплетение, а иногда и едва заметное переплетение родственных связей в Архангельске. Бабушка Александра Э. Люрса с материнской стороны, была бабушкой Альмы Мейер с отцовской стороны, были братья и сестры из трёх детей архангельского купца Иоганнеса Гернет и его жены Маргарет Каролины, урождённой ван Бринен. Затем тётя Александра Э. Люрса Юлия Люрс вышла замуж за Вильгельма Христиана Мейера, дядю Альмы Мейер (2-я степень родства), при этом осуществилось первое непосредственное родственное отношение между семьями Люрс и Мейер. У них не было детей. И чтобы проиллюстрировать ещё дальше сложное многообразие родственных отношений: сестры Александра Э. Люрса, Агнес и Эльза вышли замуж за двух братьев из большой семьи Линдес, а одна из урождённых Линдес была бабушкой Альмы Мейер по материнской линии.
Для генеалогов, которые тщательно, по возможности, исследуют родственные отношения больших семей Архангельска и соответственно могли бы графически изобразить это, представляют данные многосторонним родственным связям серьёзный вызов.
О детстве и юности родителей моей мамы, о годах вплоть до их бегства из России, особенно после смерти их последних детей, известно совсем мало. Письменные источники почти отсутствуют. Причина банально простая. Когда семья была вынуждена покинуть Россию по причине русской революции и гражданской войны, не было никакой возможности взять с собой многие личные вещи. А многое из того, что смогли спасти и взять с собой за границу, а именно, личные памятные предметы, письма и бумаги, не смогли сохраниться в ночь бомбардировки в Гамбурге с 26/27 июля 1942 года, во время которой в дом семьи моей мамы попала бомба и полностью разрушила дом.
Таким образом, следующее воспоминание в основном базируется (опирается) на некоторые факты и даты, которые русские родственники и друзья помогли найти за последние годы в Архиве Архангельска (ГААО), а также на личных воспоминаниях родных преимущественно из поколения моей мамы.

Александр Эдуард Люрс родился 6/18 мая 1877 года старшим сыном Александра Вильгельма Люрса и его жены Эммы, урождённой Шольц, в Архангельске. Как его отец и его дедушка он учился в евангелической церковной школе в Архангельске. Затем он начал получать коммерческое профессиональное образование в конторе одной из крупных лесных фирм, которая располагалась к северу от Архангельска в лесной местности, называлась – Маймакса. Вероятно, и сейчас существует это название. Может быть, это была основанная в 1856 году лесная фирма (биржа) Шольцем, теперь она была под руководством дяди Александра Адольфа Шольца, и в которой рано умерший отец Александра имел свою долю (несколько акций). В своем уже упомянутом завещании отец просил своего шурина помогать и словом и делом его жене Эмме, сестре Адольфа, это так и произошло, Адольф выполнил его просьбу. Адольф помог своему племяннику Александру получить образование, а затем предоставил ему место в своей фирме. В 1898 году мой дедушка должен был поехать по служебным делам фирмы на некоторое время в Лондон. Это было для него радостным событием. Он уже прежде посещал Англию и Шотландию, где его тётя Юлия Мейер, урождённая Люрс, и его дядя Герман Люрс, брат моей мамы вспоминал, что он что-то об этом слышал. Во всяком случае, можно объяснить то, что мой дедушка хорошо говорил по-английски, и из двадцатых годов ХХ века сохранилась деловая переписка, которую он вёл на английском языке. В какой фирме он получал коммерческое образование неизвестно. В 1901 году в возрасте 24 лет стал содиректором лесной фирмы Шольца в Маймаксе, которой он руководил вместе со своим дядей Адольфом Шольцем и сыном его Адольфом, они совместно осуществляли деловую практику. Когда его дядя Шольц умер в июне 1918 года, мой дедушка взял на себя роль хозяйственного директора (managing director) фирмы.

В двадцатые годы мой дедушка представлял интересы акционеров данной фирмы, в которой до Первой мировой войны трудилось почти 900 человек. В Лондонских банках и на процессах в судах Англии речь шла по вопросу, является ли фирма междунароно-правовой или стала государственной во время русской революции. От правового решения этого вопроса зависело, имеют ли доступ владельцы фирмы к значительному её имуществу, вклады в то время большей частью были размещены в английских банках. С акциями 12/90 в фирме мой дедушка был вторым после вдовы умершего Адольфа Шольца.
Когда Александр Эдуард Люрс в 1905 году женился на моей будущей бабушке Альме Мейер, он уже был содиректором успешной лесной фирмы Шольц, и в этом качестве прочно вошёл в коммерческие и предпринимательские круги Архангельского общества. Как прямому потомку Петера Люрса ему было присвоено звание «наследственный Почётный гражданин» и, наконец, в свои последние годы жизни в России он принадлежал к 1 Гильдии Архангельских коммерсантов.
Его будущая жена, Альма Луиза Мейер, была старшей дочерью Вильгельма И.Мейера и его супруги Дженни, урождённой Гернет, родившейся в Петербурге. Вильгельм И.Мейер считался весьма успешным бизнесменом, был благодаря своей супруге совладельцем одной из крупнейших Архангельских лесных фирм, владел тремя домами в центре «Немецкой слободы» и пользовался авторитетом как немецкий консул. Поэтому неудивительно, что к тому же его очень привлекательная дочь считалась исключительно хорошей партией в общественных кругах Архангельска.

Исходя из современной точки зрения, она принадлежала к особому виду, который сегодня встречается крайне редко. Девушки, дочери высоко обеспеченных родителей из богатого дома, такие, как она, не могли учиться в частной или церковной школе, часто их обучали домашние учителя. Нередко для расширения их кругозора их посылали за границу на некоторое время, чтобы они могли принимать участие в экскурсиях, балах и других подобных развлечениях в кругу одинаковомыслящих, т.е. со сходственными себе людьми. Практическая деятельность и навыки играли здесь незначительную роль; всё это выполняли, в первую очередь, многочисленный персонал слуг, содержащийся в этом доме. Будущее профессиональное образование давалось в редких случаях. Только девушки, которые оставались незамужними, позднее получали профессию или какую-то работу по профессии, в основном они служили в качестве воспитателей, экономок или, если позволяла их квалификация, работали учителями. Большинство девушек и молодых женщин из этого круга общества выходили замуж очень молодыми, и у них было много детей, из которых, правда, многие умирали в детском возрасте, как уже многократно упоминалось, и становились обременёнными заботами (многозанятыми) мамами и примерными супругами.
Жизнь моей бабушки соответствовала немного этому образу. Посещала ли она школу, когда и какую, или получила домашнее образование, – об этом не сообщается нигде, А записи о жизни девушек, прежде всего, архивные документы, были весьма ограничены. Так как там обычно содержались фактические данные и события из жизни бизнеса и профессии, как например, покупки дома или продажа его, основание фирм и участники их, деловые поездки, заключение торговых договоров, сделок и прочие подобного рода документы. А этот мир в то время был исключительно делом мужчин.
Мой дядя, Отто Люрс, вспоминал, что моя бабушка ещё юной девушкой провела некоторое время за границей, а именно, в Киле или вблизи Киля, и долго переписывалась с дочерью гостеприимной семьи, Альмой Майерзам. Из этой переписки сохранились два письма к моей бабушке. Что могло сохраниться из того времени, только немногое с посвящением и фото.

Когда моя бабушка вышла замуж, ей было уже 28 лет, для архангельского общества довольно перезревшая невеста. Её муж был на несколько месяцев младше её, что также не соответствовало обычному обиходу того времени. Однако, так произошло, последующие 14 лет семья проживала в Архангельске, у них родилось семеро детей, четыре мальчика и три девочки: Герберт (1907); Рената (1909); Алекс (1910); Эрих (1912), Магда — моя мама (1914); Отто (1915) и Эльза (1917). В 1923 году в Германии родился восьмой ребёнок, девочка Гертруда, Туди, так звали её в семье.

Пока мой дедушка и бабушка не поженились, у моего дедушки не было собственного дома. Он, вероятно, жил со своей мамой и со своими братьями и сестрами в довольно просторном доме, который купил его отец 25 лет тому назад для своей семьи. Обе старшие его сестры были уже замужем и жили тут же со своими мужьями. Когда женился дедушка, у старшей дочери Агнес было уже трое детей. Поэтому мой дедушка поселился со своей женой в самом большом из трёх домов, которые принадлежали его тестю. Семья называла этот дом «Консульством», не только потому, что его тесть был немецким консулом, но и потому, что в этом доме, представительном и большом, как вспоминала моя старшая тётя, размещалось английское консульство.

Пятеро старших братьев и сестёр (справа налево) Герберт, Рената, Алекс, Фриц и Магда – моя мама (1915).

Прямо к консульству примыкал небольшой дом, по-русски – это флигель, здесь после замужества жила в 1908 году Герта, младшая сестра моей бабушки, со своей семьёй. Она была замужем за голландским коммерсантом Антоном Hoogendijk, который работал в Сибири скупщиком мехов для американо-канадской компании “Hudson Bay Company” и часто продолжительное время отсутствовал из-за длительных командировок. В этой семье было восемь детей, примерно в том же возрасте, что и у Люрсов. Во время революции семья Hoogendijks покинула Россию. После многолетнего пребывания в Харлеме (Haarlem), город на Западе Нидерландов, столица провинции Северная Голландия, порт на р. Спарне, в 20 км западнее Амстердама, недалеко от прибрежных дюн, переселилась в Канаду. Где они, как это видно из их писем, вели очень трудную и неустойчивую (переменчивую) жизнь. Герта умерла в 1950 году в Канаде.
На Троицком же проспекте, разделённый садом от «Консульства», находился дом пастора немецкой церкви, обширное двухэтажное деревянное строение, которое раньше принадлежало Петеру Люрсу. В этом доме с 1912-1915гг. жил мой второй дедушка пастор Вильгельм Гуго Краузе со своей женой Элзбет, урождённой Бострём с их пятью детьми: Ирмгард, Дитрих (мой отец), Беренд, Вальтер и Гельмут. Двое старших родились в Эстонии, откуда была родом семья, двое младших родились в Архангельске.

Пастор Краузе изучал богословие (теология), после окончания обучения работал в своём родном городе Феллине (Viljandi нем.Fellin – неофициально наз. Летняя столица Эстонии, красивейший город-курорт, от Таллина 161км, от Пярну -97км) в Эстонии учителем теологом, а затем после смерти своего Архангельского предшественника пастора Бока был направлен пастором в немецкую евангелическую церковь в Архангельске. Его жена Элзбет заведовала церковным детским садом, который был создан её мужем, а также преподавала в немецкой церковной школе.

Старшая дочь Ирмгард, которая в сороковые годы ХХ века составила довольно детальное и прочувствованное сообщение о своём детстве в Архангельске, играла часто со старшей дочерью Люрса Ренатой и смогла сообщить ужасные вещи о старшем брате Герберте, прежде всего о том, как он нагло вёл себя по отношению к русскому слуге. Что это никакая не выдумка, подтверждают пасторские дочки и кузина детей Люрса, Евгения Фразер, урождённая Шольц, которая написала интересную книгу об истории своей семьи и о своём собственном детстве в Архангельске. Эта книга стала в Англии бестселлером в течение некоторого времени. Она вспоминала об удивительном праздничном торжестве по случаю дня рождения в семье Люрсов, во время которого названный Герберт вспрыгнул на празднично украшенный стол и пнул ногами торт, так, что он упал на пол. Этот случай Е.Фрезер, конечно, не описала, не отразила в своей книге, хотя на многих детей это происшествие произвело неизгладимое впечатление. Старшие сёстры Герберта по рассказам, сохранившимся в семейных историях, тоже не отличались ангельским характером.
После трёхлетней службы пастором в Архангельске мой дедушка Краузе зимой 1914/1915 годов заболел тифом и умер там 20 февраля 1915 года. Одно из его последних служебных таинств было крещение моей мамы в июле 1914 года. Никто в то время не мог и предполагать, что через 25 лет она впоследствии станет его невесткой.
После смерти своего мужа бабушка Краузе вернулась с пятью детьми в Эстонию, где она оставалась до переселения балтийских немцев в 1939 году. Она перевезла гроб своего мужа в Эстонию и похоронила его на кладбище в Феллине.

Пятеро детей Хуго и Элисбет Краузе Ирмгард, Дитрих (мой отец), Беренд, Вальтер и Хельмут. (Феллин ок.1921 г.)

Когда дом «Консульство» во время интервенции был занят союзниками-англичанами, семья моей мамы переехала через улицу в третий дом Мейера, где жила бабушка Дженни Мейер. Её муж умер в 1911 году, в этом ли доме или в «Консульстве» неизвестно. Этот третий дом Мейера, сад которого граничил с землёй участка немецкой церкви, как вспоминала моя тётя Рената, был меньше, чем дом «Консульства», но имел большой сад, оранжерею, конюшню и хлев, т.к. у бабушки было много лошадей, а также свиней. Таким образом, у неё в доме было много обслуживающего персонала: слуга Пётр, кучер Алексей, садовник Матвей, а также 2 кухарки. Когда семья Люрс переехала к ней в дом, была нанята няня для детей Люрса. Такая обстановка жизни, которая напоминала русские романы 19 века, внезапно изменилась в результате революции, гражданской войны и интервенции.
Как последующие обстоятельства времени определяют жизнь, могут изменить или разрушить, отчётливо прослеживается на жизни брата моей бабушки, Конрада Мейера и его жены. Конрад родился в 1893 году и был на 17лет моложе мой бабушки, учился в немецкой частной гимназии в Дерпте (ныне Тарту), преподавание там вели по программе Петербургской гимназии, где он и закончил своё обучение в 1910 году. После одного, а может двух-трёх семестров прервал изучение истории, а дальше изучал юриспруденцию с 1913-1917 год, вероятно тоже в Дерпте. Закончил ли он своё юридическое образование, мы не знаем. Как рассказывали в кругу семьи, он относился к учёбе несерьёзно, считался избалованным, богатым молодым человеком, шалопаем. В 1917 году он возвращается в Архангельск, и там, в 1918-1919 годах был призван в армию генерала Миллера, которая должна была защищать Север и Архангельск от наступающей Красной Армии. В Архангельске он познакомился с молодой полячкой Наташей Галиной Квятковской, которая после начала Первой мировой войны вместе со своей матерью бежала из Варшавы в Архангельск от немецких войск. Конрад женился на ней, она ждала от него ребёнка. Когда союзники в 1919 году оставили Архангельск, жена Конрада покинула опасный город и бежала на Запад, вероятно снова в Польшу. Родившуюся девочку назвали Адой, скорее всего она родила её после бегства из Архангельска. Таким образом, отец никогда не видел ребёнка.
В 1923 году жена Конрада появилась на некоторое время в семье своей тёщи Hoogendijk в Голландии. Она была растерянной, не знала, как жить дальше. Она очень хотела вернуться к Конраду в Россию, но была не уверена, как это выполнить на практике и вообще не представляла, как сложатся её отношения с Конрадом. Конрад был, вероятно, против её первоначальных планов и остался в Архангельске после отъезда последних союзников. Не мог он уехать или не хотел, потому что у него появилась связь с другой женщиной. Там он даже женился во второй раз, об этом могли только предполагать обе его сестры, как это видно из их переписки. Вскоре их контакт со своим братом прервался, прежде всего потому, что во времена правления Сталина было слишком опасно поддерживать контакты с заграницей. В 1923 году он напрасно пытался через своего деверя Hoogendijk получить место в “Hudson Bay Company” в России, т.к. дела компании в России были полностью развалены. В 1924 году он был внесён в список членом общины «безработным», но, согласно сведениям его друга Александра Фонтайнеса, вынужден был работать некоторое время рабочим – химиком по добыче йода на Соловецких островах, которые находятся в устье Двины в Белом море. В середине тридцатых годов, наконец, Конрад Мейер был одним из первых в большом списке обвиняемых в процессе против так называемого шпионажа по делу норвежского консула Виклюнда, в Архангельске. Конрад был арестован в 1935 году и в 1936 году приговорён на 10лет принудительных работ, из которых он выдержал только два года: в Гулаге/ Ухто-Печорский лагерь, пос. Чибью в современной Ухте он умер в 1938 году в возрасте 45 лет.
Жена Конрада Наталия Галина Квятковская долгое время ничего не знала о Конраде, развелась и ещё дважды выходила замуж, Сначала за поляка по фамилии Василевский, а затем за англичанина по фамилии Борковский. Мужья довольно рано умерли, так что Наталья осталась в Варшаве в очень стеснённых условиях с двумя сыновьями, от второго брака, на руках.
Её старшая племянница, моя тётя Рената Люрс, посылала ей регулярно посылки и посетила её в конце семидесятых годов ХХ века в Варшаве. Перед этим она увидела свою тётю во время второй мировой войны в Варшаве, где Рената, которая хорошо говорила по-русски, служила переводчиком в Польше в немецком Вермахте (в вооружённых силах Германии). Пользуясь этим случаем, она также встретилась со своей кузиной Адой, дочерью Натальи и Конрада, которая вела себя по отношению к ней довольно резко и отстранённо, что не могла тогда понять. Причина такого поведения прояснилась позже. Ада и её муж активно участвовали в польском Сопротивлении против немецких оккупантов.

Согласно сообщениям Александра дес Фонтайнеса они оба были расстреляны немецкими солдатами 15 октября 1942 года. По другим сведениям значится, что Ада была повешена немецкими солдатами прямо на улице.
По-другому, чем её брат Конрад, поступила моя бабушка, покинув Архангельск морским путём, тогда у неё было семеро детей, как у большинства женщин «Немецкой колонии», сразу с отступлением союзной армии интервентов. Сохранился её заграничный паспорт, из которого можно узнать остановки при поездке, а также удостоверение, которое было выдано временным правительством в Архангельске, разрешающее моей бабушке вывезти за границу некоторые золотые и серебряные вещи.
В общей сложности морское путешествие длилось почти три недели, проходило через Вардё на самом крайнем северо-востоке Норвегии (23 сентября 1919 года); Берген, где они останавливались 29 сентября 1919 года и через короткие промежуточные остановки Роттердама, 13октября 1919 года. Оттуда они поехали в Харлем (Гарлем), где ждала её семья Hoogendijk, семья сестры моей бабушки, которая выехала из Архангельска немного раньше. Мой дедушка, который ещё оставался в Архангельске, как и многие другие мужчины. Из Архангельска выехал только в течение последних секунд в феврале 1920года. Его оба зятя, Эдуард и Георг Люрс, сражавшиеся на стороне белых, получили места на ледоколе «Козьма Минин», который стал спасением для многих, т.к. это было вероятно последнее судно, которое успело выйти из Архангельска перед вступлением Красной Армии.

Так как мой дедушка, будучи старшим сыном вдовы, не подлежал призыву в Армию и поэтому не имел возможности получить место на этом судне, он постарался попасть на это судно, устроившись кочегаром, чтобы только уехать из Архангельска. При выходе из гавани судно было обстреляно частями Красной Армии.

В качестве причины на выезд моей бабушки со всеми детьми в паспорте было указано «дать образование её детям»; это решение открывало все возможности для будущего. В действительности мой дедушка, а прежде всего его зять Антон Hoogendijk, ещё долго надеялись, как это очевидно из их переписки, что русская революция ненадолго и они смогут в недалёком будущем вернуться на свою «старую родину» и продолжить там свою работу. Но это была напрасная надежда, что мы сегодня знаем.
Семья. Голландия до окончания времени обучения моей мамы (1919 -1933 гг.)
По понятным причинам места для побега по большей части крупных семей и семейных союзов (кланов), которые покинули Россию во время и после революции, выбирались часто страны и места, где жили родственники, которые могли бы помочь уже в упомянутых необычных условиях. Так семьи сестёр моего дедушки, обе семьи Линдес и супружеская пара Пилацких прибыли сначала на несколько месяцев в Broughty Ferri (Шотландия), где жила семья её дяди Германа Люрса, который обосновался там с 1872 года в качестве продавца льна на длительное время. Только за несколько месяцев до их прибытия Герман Люрс умер. Его семья и, прежде всего, его сын Бертрам с большой степенью готовности помочь, приняли своих родных, которые так внезапно прибыли из России, в общей сложности, это были 14 человек.
Моя бабушка с семью детьми, которым тогда было от одного года до 12 лет, не поехала ни в Шотландию, ни в Англию, где жила тётя из семьи Люрс, Юлия Мейер, урождённая Люрс, в довольно благополучных условиях. Она поехала в Голландию к семье её сестры Герты, которая была замужем за скупщиком мехов Антоном Hoogendijk. Семья Hoogendijks покинула Архангельск ещё раньше и поселилась в Гарлеме. Здесь на улице Zomerluststraat дом 20 и остановилась семья Люрс почти на 2 года. Сын пастора Архангельской общины, Фриц Барнель, тоже выехал из Архангельска вместе с Люрсами, и жил в эти годы вместе с ними, в какой-то мере его даже считали членом семьи.

Старшие братья и сестры моей мамы, а позднее также её младший брат Отто, учились в обычных голландских школах Гарлема (Haarlem, в русских текстах часто транслитерируется как Гарлем, голландский город на Западе Нидерландов, расположен в 17км от Амстердама). Для моей мамы, которой в то время было 5лет, и к тому же она была очень робким (застенчивым) ребёнком, была приставлена домашняя учительница фройляйн (незамужняя женщина или девушка в Германии) Гевеке из Ганновера. Моя мама не могла много знать об этом времени, а также рассказать об этом. Она смогла только вспомнить об индонезийском слуге Дахлане соседки Бигель, потому что он произвёл на неё большое впечатление. По воспоминаниям моей мамы её отец мало проживал или совсем не жил в Гарлеме. Во всяком случае, он надолго задерживался в Лондоне (Англия), где ему нужно было решать коммерческие дела, связанные с его деятельностью в качестве коммерческого директора Маймаксанской лесной фирмы Шольца, которая находилась в Маймаксе под Архангельском. Он был вторым по значимости акционером в данной фирме. Прежде всего, речь шла о довольно сложном вопросе, будет ли фирма после революции рассматриваться как государственная и тем самым единственным владельцем фирмы будет государство и так соответственно обслуживаться, или, как и когда бывшие акционеры получат доступ к движимому имуществу в денежном выражении, которое находится в английских банках в значительных суммах. Затем возникал дальнейший вопрос, в какой мере мой дедушка может быть признан в качестве управляющего директора “managing director” как единственный уполномоченный по ведению переговоров со стороны фирмы. Переговоры шли мучительно долго, пока, наконец, не закончились в 1926 году договором компромисса, в котором большая часть имеющихся в наличии денег при определённых условиях была присуждена бывшим акционерам. О каких конкретно суммах шла речь в имеющихся документах не сообщается. Но сам контракт и правовые экспертизы на основе контракта сохранились.
Впечатление моей мамы, что мой дедушка не жил в Харлеме, следует рассматривать как точку зрения ребёнка, который страдал от того, что долго не видел отца. Это впечатление не соответствует фактам. Большая часть личной и коммерческой (деловой) переписки моего дедушки из тех двух лет, как это видно из сохранившихся бумаг, относится к Гарлему.
Спустя год после прибытия семью Люрс в Голландию, состоялся выезд бабушки Мейер из Архангельска. Она не смогла выехать с семьёй моей бабушки по причине проблем со здоровьем. Сейчас она также добиралась морским путём через Норвегию и приехала в ноябре 1920 года в Гарлем, где также нашла убежище в семье сестры моей бабушки. Ей было уже 67лет, и она не смогла начать новую жизнь. Спустя пять месяцев она скончалась 24 марта 1921 года в Гарлеме.
Попытка моего дедушки вывезти свою мать из Архангельска в Голландию также не осуществилась. Её поездка была уже одобрена, она получила уже разрешение на выезд в Голландию, но 19 июня 1921 года она умерла в Архангельске, прежде, чем смогла осуществить свои планы. Итак, незадолго до своего рождения в возрасте семи лет у моей мамы уже не было ни бабушек, ни дедушек.
Через два года, которые семья прожила в Голландии, от дедушки неожиданно пришла телеграмма с сообщением, что он купил дом в Гамбурге в городском районе Вандсбек.
У него ещё из России были вложены деньги в Английский банк. Точнее об этом не знали ни его жена, ни его дети. О коммерческих делах, как вспоминала моя мама, в семье никогда открыто не говорили: деловые разговоры были чисто мужским делом, в которые супруга не посвящалась.
Семья переехала в Гамбург (городок Вандсбек, предместье Гамбурга) 14 ноября 1921 года из Гарлема и тотчас получили недоброе известие. Торговая сделка на дом была срочно аннулирована. Дом был куплен моим дедушкой у югослава, как оказалось, который многократно «захватывался». Поэтому начался судебный процесс, который мой дедушка проиграл. Но, продавщица дома должна была оплатить судебные издержки. Позднее мой дедушка объяснил моей маме, что у него не были в порядке бумаги. Вся семья после бегства из России считалась не имеющей гражданства страны, в которую они приехали, и только позднее в 1928 году она получила так называемый «нансеновский паспорт» (В 1921году под эгидой Лиги Наций была создана комиссия, председателем которой и комиссаром по делам русских беженцев (с февр.1921г.) стал Фритьоф Нансен, знаменитый норвежский полярный исследователь, который ввёл для них особые удостоверения, так называемые «нансеновские паспорта», признанные позднее в 31-й стране мира. Благодаря этим удостоверениям более 25тыся беженцев были трудоустроены (в США, Австрии, Германии, Чехии и т. Д.), который был введён в качестве международного заграничного удостоверения для русских беженцев, не имеющих гражданства, со временем признанные в 31-й стране мира. Гражданство Германии семья получила намного позднее, вероятно, только в 1932 году.
Между тем вся семья, включая Фрица Барнеля и домашнюю учительницу фройляйн Гевеке, уже приехала в Вандсбек, она жила почти полгода в отеле «Вандсбек Хоф» на Вандсбекерской площади, что стоило крупной суммы денег. Наконец, моему дедушке удалось купить собственный дом на Вильгельмшрассе,46 (сейчас Цизенисшрассе) вблизи вокзала Вандсбека. В этом доме жила сначала разведённая жена гросс-адмирала Рёдера (1876 -1960 (*После объявления войны в 1939 году Рёдер записал в своём дневнике: «Нашему надводному флоту не остаётся ничего другого, как демонстрировать, что он может доблестно умирать». По приказу Рёдера было проведено минирование английских вод и начаты крейсерские операции в Атлантике. Инициировал и руководил планом оккупации Норвегии («Weserübung-Nord») , уроженца городка Вандсбек в пригороде Гамбурга, которая затем выехала из этого дома.

Так как моя бабушка, по причине её по-другому прошедшей юности и воспитания, не была хорошей хозяйкой и не умела готовить, то две сестры Эрна и Марта Тиммерманн, обе работавшие в гостинице отеля «Вандсбекер Хоф», переехали в качестве экономки и кухарки вместе с семьёй моей бабушки на Вильгельмштрассе. Они жили там, на верхнем этаже дома. Кроме того, в доме работали садовник, предназначенный для садовых работ, и прачка, госпожа Рат. Многое напоминало о прежних условиях жизни в России.
Некоторые семьи из бывшей Архангельской немецкой «колонии» купили себе дома совсем недалеко от Вандсбека. Зять Георг (Ёля) Линдес, женившийся на младшей сестре моего дедушки Эльзе, с которым дедушка поддерживал самые тесные личные и деловые отношения, проживал в непосредственной близости на сохранившейся по-сегодня Марионштрассе,14 (ныне Шатцмайстерштрассе,48). С ними жила средняя сестра моего дедушки, Люция со своим мужем Артуром Пилацким, у которых не было своих детей, а пятеро детей Эльзы и Ёли считались как бы их детьми.

В 1923 году у моих бабушки и дедушки Люрс родился ещё один ребёнок, восьмой по счёту, это была девочка, которой при крещении дали имя Гертруда, но все называли её всю жизнь только Туди. Некоторые из старших братьев и сестёр считали для себя рождение этой девочки чем-то неприятным, стоит отметить этот недружественный факт. Эта часть родных братьев и сестёр считали, что бедное дитя является чем-то типа «оккупанта», «проныры», «Захватчика». Данное убеждение касалось не всех братьев и сестёр, прежде всего, это не касалось младших, которые сердечно и заботливо относились к маленькой сестрёнке. Какое-то время няней для Туди стала фройляйн Гевеке, но она вскоре вернулась домой, а вместо неё приехала другая воспитательница Лора Граманн, также из Ганновера.
Так как мой дедушка не признавал обычные народные школы в Германии и считал лучшими частные школы, то Эрих, Отто и моя мама с 1921 года учились в частных школах Гамбурга, которые в то время были раздельными для мальчиков и девочек. Моя мама ежедневно ездила вместе с младшим братом Отто на поезде в Ральштедт (Hamburg Rahlstedt), он в школу Анжелики Шульц, она в частную школу госпожи Пранге, где она была принята сразу во второй класс. Она считала школу и учителей ужасными, была довольно робкой и однажды от страху даже описалась. Она стыдилась также из-за своего толстого ватного пальто, потому что другие дети с интересом рассматривали её в этом пальто, а её старшие братья и сестры называли её из-за этого пальто «мужиком» (по-русски означает крестьянин). Через полтора года моя мама и Отто покинули свою школу в Ральштедте. Отто со своим братом Эрихом ходил два года в частную школу Шмидта в Айленау, где он смог перескочить через класс. С 1925 года все четверо братьев ходили вместе в реальную гимназию Кирхенпауэр у вокзала Ландвер.
Моя мама с 1923 года была зачислена в Вандбекерский лицей, где она была определена в седьмой класс (отсчёт классов того времени был совсем иной, чем сегодня). Там она познакомилась с Лизелоттой Хартманн, ставшая её подругой на всю жизнь, которая после замужества звалась Нойбюзер. Мы дети звали её всегда как «тётя Лило».

Моя мама позднее стала даже крёстной мамой её старшего сына Юргена. Лицей, теперешняя школа Шарлотты Паулзен в Вандсбеке, в которой я сам через десятилетия какое-то время обучался и окончил её в качестве рефендара (стажёр; учитель или юрист в подготовительной службе перед вторым экзаменом), был вначале только лицеем до 10 класса (по сегодняшнему расчёту). Затем был преобразован в высший лицей вплоть до сдачи экзамена на аттестат зрелости. В этой школе раньше потерпела неудачу Рената, старшая сестра моей мамы. Она была очень способная к языкам, но ко всему прочему была довольно упрямая и своенравная, вступала в противоречия со всеми, если это не отвечало её требованиям. Ей пришлось уйти из этой школы. В эту школу ходила теперь моя мама и к Пасхе 1933 года сдала экзамен на аттестат зрелости, вместе с Лизелоттой Хартманн и её двумя другими подругами Ирмой Таихманн и Эдит Хинш.
О политических событиях того времени – захват Гитлером власти состоялся после окончания её выпускных экзаменов, — этот приход к власти не очень отразился на их семье, как она вспоминала. Они жили в Вандсбеке довольно изолированно от окружающего мира, преимущественно в кругу поселившихся там жителей Архангельска. Относительно своего школьного обучения того времени, моя мама вспомнила, что в её классе были девочки-еврейки, но близких контактов с ними у неё не было.

Мои дедушка с бабушкой Люрс (Лето 1926 в Бад-Ненндорфе (Bad Nenndorf ) – знаменитый серный курорт расположен недалеко от Ганновера)

Все восемь детей семьи жили в то время вместе в доме в Вандсбеке, так же как и старший сын, Герберт, который усердно изучал юриспруденцию в Гамбурге. Между ним, а Герберт, будучи ещё ребёнком в России, часто был очень несдержанным, а иногда и дерзким, и моим дедушкой всегда были крайне натянутые отношения, которые подчас заканчивались крупными стычками. Моя кроткая и добрая бабушка, от которой никто и никогда не слышал недоброго или обидного слова, на следующее утро тайком прятала в горшочек завтрак (утренний бутерброд) для своего Гербинка, так, чтобы разгневанный отец не заметил этого.
В финансовом отношении дела семьи в те годы складывались не очень хорошо. Из-за денежных затруднений были сданы в наём верхние этажи дома. Среди нанимателей была госпожа Зерно со своей приёмной дочерью Гретой. Отто, хотя и был отличным учащимся, даже перепрыгнул один класс, по финансовым причинам должен был в 1932 году покинуть гимназию, и после одногодичной учёбы в Высшем торговом училище, получил коммерческое образование в импортно-экспортной фирме. Моя мама тоже, как и Отто, вынуждена была оставить школу по финансовым обстоятельствам. Только благодаря просьбам (ходатайствам) её учителей ей всё же удалось закончить обучение в школе.
Об этих экономических проблемах и финансовых затруднениях никогда в семье не говорилось открыто. Только изредка моя мама и её братья и сестры позднее вспоминали об этой жизни.
Так мой дедушка вместе со своим зятем Георгом (Ёля) Линдес, вероятно в 1924 году, основали небольшую судоходную компанию, назвали её фирмой “Nordische Handels und Ruderei Gesellschaft” «Северное торговое судоходное общество», а её местонахождение оформлено в Гамбурге на Новом Валу-10. Но она не имела экономического успеха и скоро перестала существовать.
После снятия ареста (разблокирования) в 1926 году с денежных счетов из его совместного владения Архангельской Маймаксанской лесной фирмы, дедушка вложил эти деньги в качестве дольщика в производство Гамбургского пивоваренного завода, вероятно, это был пивзавод Бостельманна, один из старейших пивоваренных заводов Гамбурга, в результате чего имел большие денежные убытки. Эти убытки были связаны уже с мировым экономическим кризисом 1929 года, который привёл к краху всю экономическую жизнь в Германии и Европе. От этих неудач и потерь мой дедушка уже никогда не смог оправиться. В 1936 году он занялся крайне скромным бизнесом с автоматами, что было не очень прибыльным делом, а для ранее успешного коммерсанта даже неприятным. Низкие доходы и контроль над работой автоматов в купальнях (банях) не удовлетворяли его. Наконец, он получил хорошее место (должность) в финансовом учреждении Гамбурга на Штайнштрассе, которое помог найти для него его зять Георг Линдес. По мнению Отто дедушка чувствовал там себя снова хорошо, был доволен и, прежде всего, был уверен в экономическом плане.
Во время этих прошедших лет ни он, ни его жена и ни его дети не были застрахованы.
Жизнь моей мамы после окончания её учёбы и до конца Второй мировой войны (1933 – 1945 гг.)
После сданных экзаменов на аттестат зрелости моя мама не имела никакого представления, чем она конкретно может заняться, и какую профессию хотела бы выбрать. Поэтому ей пришлось на несколько месяцев пойти в существующую в те времена в нацистской Германии (1933-1939 гг.) школу — DFAD “Freillige Arbeits Dienst” или «Добровольная служба труда» ( Женская «трудовая повинность» в нацистской Германии (1933-1939 гг.) … В ДФАД могли вступать девушки 17-25 лет «арийского происхождения», которые потеряли рабочие места или в течение двух лет после окончания школы не нашли работу. 05.01.1931г. правительство Генриха Брюннинга ввело трудовую повинность для безработного юношества.) или обычный женский трудовой лагерь в Шеселе под Ротенбургом-на Вюмме. Главное занятие было распахивание пустоши (невозделанный участок земли). Девушки должны были находиться там, в начале 20 недель, затем срок был увеличен до 40 недель. Здесь она познакомилась, ставшей позднее на долгие годы её подругой, Ингой Вальц, с которой она в свободное время совершала свои первые длительные прогулки по Северной Германии.
После школы DFAD мама вернулась в Гамбург. Ясности относительно своей будущей жизни у неё так и не появилось. Некоторое время она за пару пфеннигов ухаживала за маленьким мальчиком из семьи Баумайстер. Наряду с этим она, по желанию родителей, у их подруги Марты Хансен, жившей недалеко на Антонштрассе,8 (ныне Нённе,9), брала уроки русского языка, для усовершенствования его.
Эта Марта Хансен, называемая всеми архангелогородцами «Ханси» или «тётей Ханси», была, несмотря на свою скромность и безграничную готовность придти всем на помощь, главной личностью и местом встречи всех архангелогородцев, проживающих в Вандсбеке. Она была незамужней. До своего бегства из России она много лет проработала учительницей в немецкой церковной школе, была близкой подругой и коллегой моей бабушки Краузе и стала после отъезда бабушки в Эстонию в 1915 году руководителем детского сада, основанного церковной школой. Этот сад основал мой дед, пастор Краузе. С тех пор она интересовалась не только из-за своей профессии, но и из-за любви к людям, семьями, всех проживающих в Архангельске немцев, их хрониками (историей) и их семейными отношениями. В течение долгого времени, имея феноменальную память, она для всех, кто к ней обращался, стала ходячим справочным бюро по сообщению о разветвлённой сети личных взаимоотношений, истории семей Архангельска, и каждый узнавал что-то интересное о своей семье, а также узнавал о своих родственных связях. Несмотря на то, что уже свыше 40лет Марта Хансен жила в Гамбурге, она была, как мне показалось, в своих думах и чувствах в России, которую считала своей Родиной. В Германии она была чужой. Когда она умерла в 1968 году, все, кто знал её ближе, почувствовали большую утрату. С уходом её из жизни все ещё живущие в Вандсбеке архангелогородцы и их потомки утратили важное связующее звено с русским прошлым.

После насыщенной событиями жизни 28 ноября 1968 года скончалась наша любимая, добрая и всеми почитаемая всеми Марта Ингеборг Хансен. Родилась 9октября 1885 года в Архангельске, глубоко скорбят те, кто был привязан к старой РодинеПохороны в четверг 5-го декабря 1968 года в 12 часов на кладбище Тонндорф в Гамбурге в Гамбурге-Вандсбек.Старание по изучению русского языка у моей мамы, по её признанию, не увенчалось особым успехом. Хотя моя мама могла говорить по-русски и понимала русский язык, но, однако не так хорошо, как её старшие братья и сестры. Так как она ещё до начала своего обучения покинула Россию, а в школе обучение велось на немецком языке, русский язык она учила некоторое время только у тёти Ханси. Но не только это было причиной. Причина, в основном, была в том, что детские и ранние юные годы были проведены в Германии. Оба старших брат и сестра, Герберт и Рената, часто очень хорошо говорили с мамой по-русски. Младшие дети уже испытывали затруднения с русской речью. Они стыдились своих подруг и друзей, если в их доме разговаривали по-русски. Они чувствовали себя очевидно чужими, которые не совсем входят в круг своих друзей.В начале 1934 года, после почти одногодичного состояния ожидания после сдачи экзаменов на аттестат зрелости, моя мама приняла важное решение для своей дальнейшей жизни. Ничего не сообщая родителям, она тайком подала заявление, чтобы стать медсестрой в больнице Вандсбека, т.е. получить медицинское образование. Её старшая сестра Рената незадолго до этого не справилась с обучением в больнице Бетезда (Bethesda Krankenhaus Bergdorf Hamburg) и была уволена. Прежде всего, из-за этого неудачного опыта мой дедушка, когда узнал о заявлении моей мамы, попытался отговорить её от этого намерения. Но, она осталась верна своему решению, была принята и начала работать в больнице Вандсбека на Пасху 1934 года, как ученица медсестры. Больница находилась недалеко от дома.Во время двухлетнего обучения на медсестру с 1934 по 1936 год моя мама жила в общежитии больницы для медсестёр и вскоре познакомилась с очень важной для неё подругой, Дорис Германн, позднее по мужу Дорис Бранденбург, которая оставалась её верной подругой на долгие годы. Однако, начало этой дружбы было, как вспоминали моя мама и её подруга с улыбкой, не совсем таким дружественным. Когда моя мама в качестве только что принятой ученицы на медсестру наливала воду в ведро и при этом стояла у умывальника, держась рукой за водопроводный кран, в это время прилежная медсестра Дорис поучала её: «Сестра Магда, у нас нельзя держаться за водопроводный кран, когда набирают воду». Дружба завязалась после проведения разминки. Вместе с Дорис и другой подругой, Эрикой Штеенбок, моя мама в свободное время снова совершали длительные прогулки по стране, вплоть до Мекленбурга. Позже она осознала, что эти прогулки не совсем безопасны. Несколько раз им пришлось встретиться с довольно навязчивыми мужчинами, от которых они с трудом смогли отделаться. Обе её подруги по таким прогулкам были намного опытней моей мамы, которая, как она позднее скажет о себе, была наивная и робкая и совсем не интересовалась знакомством с мужчинами.

В больнице она хорошо справлялась со своими обязанностями и в 1936 году сдала экзамен на профессию медсестры, и сразу же получила место медицинской сестры в этой же больнице в Вандсбеке. Там она познакомилась со старшей медсестрой Гертрудой Гейденрайх, с которой она поддерживала тесный дружеский контакт в течение всей своей жизни. Моя мама, Гертруда Гейденрайх и уже упомянутая Дорис Бранденбург, дружили втроём, и как она называла, составляли «запряжённую тройку».Политические события того времени очень мало касались их по её же воспоминаниям. О нацистах в районе Вандсбека мало знали, так как они не касались жизни их семьи. Себя она относила к тем, кого мало интересует политика. Также и своего отца она ценила за то, что он был вне политики, хотя он, вероятно, всё-же вступил в Национал-социалистическую рабочую партию Германии (НСДАП). На одной из последних фотографий, перед его смертью, он появляется с партийным значком на лацкане пиджака. На большинстве ещё сохранившихся копиях этого фото значок был заретуширован карандашом так, что только при внимательном рассмотрении можно было увидеть его.Моя бабушка Альма, его жена, была полностью равнодушна к политике. Её интересовал только мир собственной семьи, мир друзей и семей из Архангельска. Как и все экономические вопросы, политика для неё, а это было следствием её воспитания в России, её особенной юности, считалась делом мужчин, в которые она никогда не вмешивалась.Старшая дочь Рената была, как это называла моя мама, «неполитической движением молодёжи» и оппонировала против всего и каждого, что каким-то образом выглядело авторитетом.Третий сын Эрих был членом штурмового отряда (SA). Младший сын Отто был, в первую очередь, активным членом футбольного общества «Конкордия» в Гамбурге и больше интересовался футболом, чем политикой. В течение всей своей жизни, он не принимал участие ни в какой другой организации кроме своего любимого футбольного клуба.Уже родившаяся в Гамбурге дочь Туди в то время была ещё несмышлёным подростком. Об остальных братьях и сёстрах моя мама ничего не могла сообщить более определённого, так она не проживала дома, а жила в общежитии медицинских сестёр при больнице, и с семьёй мало общалась. В отношении политических событий того времени она смогла вспомнить точно, что Судетский кризис в 1938 году (12 сентября1938 года, после провала переговоров, был спровоцирован второй Судетский кризис. … 22 сентября Гитлер ставит ультиматум: не препятствовать Германии в оккупации Судет) она восприняла очень серьёзно и почувствовала тогда в первый раз настоящий страх.После трёх лет работы медсестрой в больнице Вандсбека в 1939 году в личной жизни моей мамы наступил решающий момент. Мой будущий отец, Дитрих Краузе, старший сын умершего в 1915 году в Архангельске пастора Гуго Краузе, вначале 1939 года окончил обучение в текстильном техникуме в Хемнице и перед возвращением в Эстонию, где он жил со своей мамой, братьями и сестрами с 1915 года, захотел совершить путешествие в Германию. Его мать очень просила во время этой поездки непременно навестить её архангельскую подругу Марту Хансен в Гамбурге, с которой она, как было уже упомянуто, в течение трёх лет преподавали в Архангельской церковной школе и обслуживали детский сад, созданный при школе моим дедушкой Краузе. Когда Дитрих Краузе в марте приехал в Гамбург по желанию своей мамы, он остановился на пару дней в доме всегда гостеприимной тети Ханси.17 марта, в день рождения Герберта, старшего брата моей мамы, Дитрих К. пришёл в гости вместе с тётей Ханси в семью Люрса. Моя мама также пришла на день рождения брата на пару часов из больницы. Она была, вероятно, ей это было известно, последним ребёнком, которого пастор Краузе перед своей смертью крестил в Архангельске. На этом празднике в честь дня рождения моя мама дурачилась вместе со своей младшей сестрой Туди так, что моя бабушка Люрс на следующий день с упрёком сказала ей: «Что должен подумать о тебе господин Краузе?» Моя мама утешила её сообщением, что уже они условились с господином Краузе встретиться на следующий день. Со дня рождения до больницы её проводили: Ёля Линдес, тётя Ханси и названный господином Дитрих Краузе. На другой день мой отец, будущий, позвонил ей в больницу. Хотя никому не разрешалось это делать, благосклонный к моей маме привратник позвал её к телефону, и они договорились о встрече на следующий день. Моя мама хорошо запомнила этот день. Это было 19 марта 1939 года. Они поехали в Гамбург, где как раз состоялось грандиозное шествие нацистов. Но об этом они и не думали, а пошли в кафе, где и провели прекрасный вечер. Мой отец пригласил маму посетить Эстонию, и они пообещали переписываться друг с другом. Мой отец был «очень заинтересован», как это называла моя мама. Поздно вечером он проводил мою маму через Вандбекерский лесок к больнице. Затем ещё ночью она пошла к своей доверенной подруге Дорис Бранденбург, у которой была ночная смена, и всё рассказала ей.Как и было обусловлено, мои родители стали переписываться и уже конкретно вели подготовку к визиту моей мамы в Эстонию. Когда всё было подготовлено, пришло печальное известие, Гельмут, младший брат моего отца, внезапно умирает в Феллине в июне от туберкулёза спинного мозга. Мой дедушка пытался отговорить маму от запланированной поездки по причине этих обстоятельств, но мой отец в Эстонии настоял, несмотря на этот тяжёлый удар для их семьи, на запланированном визите моей мамы. К ужасу её отца моя мама действительно в июне 1939 года собралась в дорогу в Эстонию. Мой отец сопровождал её в Ревель (сегодня Таллин) на пароходе. Оттуда они поехали в Феллин, где с 1915 года жила семья Краузе. Во время всего визита моя мама жила не в семье Краузе, а у их друзей поблизости. Через 14 дней мои родители обручились в Феллине, но обручение не было официальным. Все были подавлены смертью Гельмута. Дома тогда была и сестра моего отца Ирмгард, а также второй по старшинству сын Беренд, он виделся с моей мамой только однажды, он в то время, вероятно, уже жил в Риге. Так как мой отец, работавший в Феллине, не смог получить отпуск, о моей маме заботился его младший брат Вальтер, о чём высказалась бабушка сестры Краузе, тётя Маци, в довольно ироничной форме: «С одним помолвлена, а с другим повсюду гуляет». Моя мама была очень подавлена и разочарована реакцией своей будущей свекрови, принимавшей участие в помолвке, и отреагировавшей следующей фразой: «Теперь я потеряла и своего второго сына».

Через некоторое время мама вернулась в Гамбург на пароходе. Но и здесь эта помолвка не была признана официальной. Однако, мой дедушка, несмотря на ранее высказанные отговорки против этой поездки, предпринял всё, чтобы наладить связь с семьёй Краузе. Он прекрасно знал эту семью ещё с Архангельска и очень уважал госпожу пасторшу. Она была удивительно сильной и работящей женщиной и сумела после ранней смерти мужа поставить на ноги и воспитать пятерых детей в Эстонии. Только она была, что обнаружилось в её реакции на помолвку сына с моей мамой, весьма нетерпимой и упрямой в своих взглядах. Так, например, она выходила из комнаты, если в её присутствии обсуждались религиозные или сексуальные вопросы и проблемы. Игра в карты была категорически запрещена в её доме, и она страшно возмущалась, если моя мама иногда курила.
Что скрывалось за таким лицемерным (ханжеским) поведением, определилось только через полстолетие после её смерти, по крайней мере, частично. Оказалось, несомненно, что она в 1924 году, будучи, уже в достаточно солидном возрасте, вдовой пастора, родила ещё одного ребёнка, внебрачного сына, о котором никто не знал ничего. Он появился на свет в больнице г. Хельсинки, и она сразу же после его рождения усыновила его. Отец ребёнка неизвестен. Как ей удалось скрыть свою беременность от собственных детей, старшие были уже взрослыми, а также от всех родных и знакомых в маленьком городке Феллин, осталось загадкой и сегодня. Когда этот её пятый сын в 1999 году объявился, он уже был врач на пенсии, жил на финских Аландских островах, его происхождение можно было однозначно установить по найденным документам, все его единоутробные (по матери) братья и сёстры уже умерли. Очевидно, ни один из них и не подозревал, что у них был ещё один брат. Этот брат, которого со дня его усыновления звали Нильсом Эриком Лангом, имел тесные контакты с некоторыми немногими оставшимися в живых родными в Германии, прежде всего, со своей племянницей Элзбет Краузе, дочерью своего единоутробного брата Беренда Краузе. Нильс Эрик Ланг умер в 2006 году на Аландских островах и там же похоронен.
Эта тайна её жизни, скрываемая от всей семьи и от всех друзей, а также, вероятно, сильное чувство вины, возможно, поможет объяснить хотя бы частично некоторые моменты в её таком поведении, а также её резкость и строгость по отношению к другим, но всё же, вероятно, больше всего к самой себе.
При возвращении моей мамы из Эстонии в Гамбург на судне, уже тогда наблюдалось большое беспокойство относительно «коридора». Вскоре последовало объявление Второй мировой войны 1 сентября 1939 года, о котором моя мама узнала во время ночного дежурства. Из Эстонии в последующие недели поступили новые известия, в октябре ссылаясь на речь Гитлера от 6 октября, выдвигался вопрос о переселении балтийских немцев, от них требовалось покинуть старую Родину в Эстонии, Латвии, и, взяв на себя новые задачи, переселяться в оккупированные польские земли, чтобы таким образом расширить границы немецкого государства. В основе данного переселения лежали тайные соглашения между нацистской Германией и Советским Союзом, в рамках так называемого «Договора о ненападении между СССР и Германией», более известный как «Пакт Молотова – Риббентропа», был заключен в Москве 23 августа 1939 года, который в то время ещё не был известен широкой общественности.
Моя бабушка Краузе в Феллине сначала медлила с тем, чтобы покинуть Эстонию. Её сын Беренд был в то время в Риге недосягаем. Всего вероятнее, он уже был выселен оттуда. Оставшимся в Феллине детям, Ирмгарде, Дитриху и Вальтеру, наконец, удалось убедить мать в необходимости переселения. Она покинула Эстонию 20 октября 1939 года вместе со своими детьми Ирмгард и Вальтером. Они вышли из Пернау на судне «Оротава» в Готенхафен (Gotenhafen). Мой отец прибыл туда позднее на судне «Эмс» со всем багажом. Они все, до сих пор эстонские подданные, были 30 октября 1939 года выселены в Готенхафен, им предоставили новое место жительства и рабочие места в только что аннексированной Германией польской местности. Моя бабушка и её дочь Ирмгард прибыли в Шветц на Вайкселе. Мой отец был отправлен в Нойштеттин. Незадолго до переселения он официально объявил о помолвке с моей мамой, ещё в Эстонии.
Когда он на Рождество 1939 года из Нойштеттина приехал в Гамбург, уже в семейном кругу мои родители ещё раз отпраздновали официальную помолвку. Будучи в Гамбурге, отец получил телеграмму с известием, что его переводят в Лодзь Вартегау (Рейхсгау Вартеланд) и он должен срочно прибыть туда. В то время Лодзь был центром текстильной промышленности в Польше, а мой отец по образованию был инженером текстильной промышленности.
Как ему пришлось жить в Лодзи в первые дни пребывания, моя мама могла рассказывать только отдельные отрывки. Вообще, первые дни были ужасными, как рассказывал мой отец маме. Они должны были входить, вернее сказать, вламываться, в конфискованные квартиры, в которых на столе подчас ещё стояла посуда с недоеденной едой, так как польские жители должны были покидать свои квартиры в спешном порядке. Через некоторое время мой отец получил в Лодзи рабочее место на текстильной фабрике “Loeser und Reimann”. Устроившись, отец послал маме телеграмму в Гамбург и просил её уволиться из больницы и приехать к нему в Лодзь. Мой дедушка был против этого, но мама уволилась, несмотря ни на что, но это привело к серьёзной ссоре с ним. Прежде всего, перед свадьбой она не должна была жить у моего отца, ни в коем случае. В этом отношении мой дедушка был исключительно щепетильным и педантичным человеком. Когда моя мама, наконец, получила разрешение на въезд в Вартегау, и прибыла в Лодзь, который после немецкого вторжения в 1939 г., был переименован в Литцманнштадт, она сначала жила в гостинице. Через несколько дней после её прибытия, 4 мая 1940 года мои родители поженились, при этом мой отец имел некоторые неприятные затруднения из-за его неправильно оформленных документов из Нойштеттина. Как видно из письма моего дедушки, мои родители сообщили моей бабушке Краузе в Шветц о своей свадьбе довольно поздно. О причине такого запоздалого сообщения можно только догадываться. Возможно, это было последствием её враждебного отношения к моей маме, когда она прокомментировала помолвку своего сына такими словами: «Теперь я потеряла и второго сына».
После свадьбы мои родители получили сначала маленькую однокомнатную квартиру, но затем переехали в большую квартиру на Эмбахштрассе. Вблизи находился прекрасный парк, где мама часто гуляла с нами маленькими детьми. Немного к северо-востоку от парка на небольшом расстоянии проходила граница Лодзинского гетто для евреев в Польше, оно было вторым по величине после Варшавы. После некоторых обсуждений по еврейскому вопросу в Вартегау старая северная часть города Лодзи была объявлена в феврале 1940 года территорией гетто. К этому району присоединили ещё два, граничайшие обширные городские районы. 30 апреля 1940 года, как раз в то время, когда мама приехала в Лодзь, эта территория гетто была окончательно огорожена от других частей города. Людям, если они не являлись евреями, было запрещено появляться в гетто; евреи же, попытавшиеся покинуть гетто, рисковали своей жизнью, в них стреляли охранники. В общем, Лодзинское гетто считалось самым закрытым. Хотя трамвайный путь проходил посредине гетто по двум широким главным улицам, которые не относились к территории гетто, но трамвай там проходил без остановок. Евреи же, которые хотели попасть из одной части в другую, огороженную часть города, должны были пересекать улицы по специально сооружённым деревянным пешеходным мостикам. Эти постоянно используемые деревянные мостики и строго охраняемый дощатый забор с проволочным заграждением вокруг гетто было единственным, что могло видеть не еврейское население города. О конкретных условиях жизни в гетто моя мама, как она рассказывала, не имела никакого представления. Как и все другие, она знала, что там были ужасные условия, но, как и другие, она не стремилась узнать об этой жизни. Можно было бы узнать больше, если бы было для этого желание, сказала она позднее с угрызениями совести. Мог ли отдельно взятый человек что-либо сделать – это уже вопрос другой. За четыре с половиной года, что она прожила в Лодзи, она, по её словам, была исключительно занята своими непростыми и подчас сложными семейными проблемами. Муж на войне, двое маленьких детей, тяжёлое заболевание дочери, мать, приехавшая из разбомблённого Гамбурга в её квартиру, в которой и так было тесно, неясная судьба братьев и так далее. В основном, по её словам, она никогда не чувствовала себя в Лодзи дома. Но эта судьба и многих других, живших в то время. В некотором отношении положение в Лодзи длительное время было гораздо лучше, чем в Рейхе: там было затемнение, но не было авианалётов.
Летом 1940года мои родители совершили памятное свадебное путешествие в Позен (округ Рейхсгау Вартеланд), где они встретились с кузинами моего отца, Доррит и Труди, а также с «бывшей любовью» моего отца, Бриттой фон Ауэр. Затем оттуда поехали к семье в Вандсбек, а из Вандсбека маленькая кратковременная поездка в Ниндорф на Балтийском море (Германия).

После их возвращения в Лодзь они взяли на некоторое время десятилетнего берлинского мальчика, который был эвакуирован туда из Берлина. В Лодзи 12 июля 1941 года родилась моя сестра Ортруд. Как уже было упомянуто, 11 апреля 1940 года г. Лодзь был переименован оккупационной властью Германии в Литцманнштадт в честь генерала Первой мировой войны, а позднее высокопоставленного чиновника нацистов Карла Литцманна. В наших личных документах место нашего рождения значится г. Литцманнштадт. Позднее в шестидесятых годах ХХ века мы должны были поменять в наших документах место рождения на г. Лодзь, иначе наши поездки в Польшу или ГДР были бы невозможны.
Через восемь месяцев после рождения моей сестры, в феврале 1942 года, мой отец, который до переселения уже некоторое время служил в так называемой эстонской «опереточной армии» был призван в вермахт и отбыл в Бад — Райхенгалль (Верхняя Бавария, Германия). Так моя мама осталась одна с маленькой дочкой в Лодзи, где она чувствовала себя очень одиноко. Вскоре она получила известие, что её двоюродный брат (кузен) Фредди (Фердинанд) Люрс 7февраля 1942 года погиб в России, что ещё больше расстроило её. Но были и хорошие вести, в апреле 1942 года ей разрешили посетить своего мужа в Баде — Райхенгалле. В течение этих дней за маленькой Ортруд ухаживала Эдит Тверс, кузина моего отца. Это была единственная подруга моей мамы в Лодзи.
Через два месяца мама поехала во второй раз в Бад-Райхенгалль, но уже с маленькой дочкой. Оттуда она проехала, пересекая Германию, к своим родителям, моим дедушке и бабушке, в Гамбург. Там они отметили первую годовщину рождения внучки, и на радость дедушки и бабушки Ортруд сделала здесь свои первые шаги.

Мой дедушка пытался уговорить мою маму остаться у них в Гамбурге и не возвращаться в Лодзь. Но из-за постоянных авианалётов на Гамбург она захотела поскорее вернуться в Лодзь, где в этом отношении могла себя чувствовать спокойнее.Как правильно она поступила, подтвердилось через несколько недель. В ночь с 26-го на 27-е июля 1942 года при очередной бомбардировке Гамбурга одна из бомб попала в её родительский дом на Вильгельмштрассе и полностью разрушила его. Мой дедушка, госпожа Вёрле и её мать, они жили тогда на верхнем этаже дома, погибли на месте. Господин Вёрле и 19-летняя Туди, младшая сестра моей мамы, остались невредимы. Моя бабушка выжила, но была тяжело ранена. Трое выживших были спасены через шесть часов, которые они провели в сильно разрушенном подвале. Все, кто находился дома, искали именно там убежища. Госпожа Вёрле и её мать, которые погибли при налёте, сидели на тех местах, где только что до этого сидела моя мама с маленькой дочкой, она постоянно сидела на этом месте. Что до такого быстрого спасения троих выживших при таких сильных разрушениях после крупного авианалёта, заключалось в том счастливом случае, который нередко происходит в нашей жизни. Сестра моей мамы Эльза, которую все звали только «Моппи» или «Мёпхен», была мобилизована для противоздушной обороны города и этой ночью при сообщении о бомбёжке на Вильгельмштрассе сама мобилизовала срочную помощь потерпевшим от этого налёта. Такая быстрая помощь и спасла её родных.

При авианалёте с 26 на 27 июля 1942года погиб мой горячо любимый муж, наш добрый отец и брат Александр Эдуард Люрс в возрасте65лет, с глубокой скорбью Альма Люрс, урождённая Мейер; Герберт; Алекс; Эрих; Отто, в настоящее время на Востоке; Рената; Магда; Эльза; Гертруда.
Ndsb – Вандсбек (вероятно церковная община или администрация), Вильгельштрассе, 46 – панихида, 04.08. 14-30. Тонндорф — кладбище.

Моя мама на похороны своего отца в Гамбург не поехала. Её мать зная, что она снова беременна, отсоветовала от такой поездки. Кроме того моей матери было не с кем оставить Ортруд в Лодзи.

Итак, на похоронах моего дедушки на кладбище Тонндорф 4 августа из восьми детей присутствовали только три сестры моей мамы, четверо братьев были на военной службе, они не получили известие о смерти отца или не смогли приехать. Младший сын Отто в это время был приговорен на 14 недель, отбывать в военной тюрьме по причине несоблюдения субординации во время караульной службы. Используя партийные связи старшей сестры Ренаты, позднее удалось устроить его поездку в Гамбург. Также краткосрочные отпуска получили Герберт и Эрих для поездки в Гамбург.

Письмо Туди к четвёртому брату Алексу, в котором она сообщала ему все подробности о ночной бомбардировке, письмо вернулось к ней нераспечатанным. Она написала ему 12 августа. Именно в этот день Алекс скончался в военном госпитале в России.

Моя бабушка после многонедельного пребывания в больнице жила ещё некоторое время у всегда готовой придти на помощь тети Ханси в Вандсбеке. А осенью 1942 года её дочь Рената перевезла её в Лодзь к моей маме, у которой она и прожила последующие два года. Рената в то время работала в самой Лодзи или недалеко от Лодзи, вероятно, пе реводчиком. Мама не знала точно.Её младшая сестра Эльза, которую звали «Маппи», и её спутник жизни Вильгельм Енш, но все звали его почему-то только «Заяц» (der Hase), которые раньше уже работали вместе в фирме Райхарда в Гамбурге, сейчас они работали в гражданском управлении в Варшаве, и изредка навещали маму и её семью в Лодзи. Маппи была в Лодзи, когда родился я. Именно она привезла мою маму в больницу. Роды прошли 30 января 1943 года быстро и без проблем. Когда Маппи вернулась из больницы, моя бабушка как раз получила прощальное письмо от своего старшего сына Герберта из Сталинграда, в котором он сообщал об отчаянном положении в Сталинграде и извещал, что никогда не сдаться русским в плен живым. Когда моя бабушка после этого навестила мою маму в больнице, она не единым словом не обмолвилась об этом письме Герберта, чтобы не волновать и не тревожить маму. Только через несколько дней после моего рождения моя мама узнала о капитуляции под Сталинградом и о прощальном письме Герберта.Из больницы её привёз Хазен (Заяц), как она вспоминала, был очень горд, когда прохожие и пассажиры в трамвае принимали его за счастливого отца маленького мальчика. У тёти Маппи и её «Зайца», за которого она позднее вышла замуж, детей не было.

В середине 1943 года, через несколько месяцев после моего рождения, моя сестра заболела детским церебральным параличём. Сначала доктор поставил неправильный диагноз – грипп, и соответственно назначил неправильное лечение. Когда, наконец, болезнь была правильно определена, моя сестра была уже почти полностью парализована. В последующие месяцы парализованность в руках полностью отошла, на правой ноге частично тоже паралич прошёл. Левая нога, несмотря на многочисленные операции, навсегда осталась парализованной.
Осенью 1943 года, когда мне исполнилось полгода, в Лодзь из России приехали в краткосрочный отпуск мой отец и его брат Вальтер, а затем во второй раз незадолго до Рождества. От этого посещения сохранилась, вероятно, последняя фотография, на которой можно увидеть моих родителей вместе. Через три месяца мой отец умер в Италии в плену у американцев. О его смерти моя мама узнала только через несколько лет.

Также Эрих и Отто, братья моей мамы, приехали в Лодзь в это же время в краткосрочный отпуск, прежде всего, чтобы увидеться там со своей мамой, которая с осени 1942 года жила у моей мамы в Лодзи.
В следующем 1944 году начались авианалёты на Лодзь. Этот город до сих пор не подвергался бомбёжкам. Осенью, когда фронт приближался на Восток, в Лодзи появились первые поезда с беженцами из Восточной Пруссии. Будущий шурин моей мамы Вильгельм Енш, называемый «заяц», который до этого времени всё ещё работал в Гражданской администрации в Варшаве, посоветовал маме, как можно быстрее покинуть Лодзь. Отто, младший брат моей мамы, в сентябре 1944 года отвёз свою мать из Лодзи в Барнтруп, округ Липпе, где во время войны получилось повторение величины Б-20 (смысл этой фразы – война заставила вторично приехать в Барнтруп).
Через некоторое время моя мама с нами детьми покинула Лодзь и на поезде поехала в Шветц (Вайхсель), где жили её свекровь и её зять, муж Ирмгард, после переселения. Только Рената и Туди, сестры моей мамы, остались в Лодзи.

Зять Беренд, бабушка и невестка Ирмгард Краузе с моей мамой и нами детьми в Шветце (Вайхсель). Октябрь 1944.

Позднее моя мама узнала, что это было безумием приехать сейчас в Шветц, куда непрерывно приходили суда с беженцами из Восточной Пруссии. Но свекровь не желала покидать Шветц. Она была, как уже сообщалось ранее, женщиной смелой, строгой и часто довольно суровой. Такое поведение оскорбляло мою маму. Свекровь отпраздновала заранее Рождество, ещё до приезда мамы с детьми. Также она постоянно давала почувствовать маме, что она сама виновата, оказавшись в чрезвычайно трудной ситуации, а также была недовольна, что мама курила.
Из страха перед приближающимся фронтом мама хотела покинуть Шветц. Она всё же решилась и отважилась на бегство, одна с двумя маленькими детьми. Так как поезда уже больше не ходили, она пошла в город и выяснилось, что там как раз расположен пост. На её настоятельную просьбу ей пошли навстречу, и предложили придти попозже и незаметно к этому посту. Как прошло наше бегство, пока, наконец, мы не добрались до Дёмица на Эльбе, и остановились у её подруги Дорис Бранденбург, моя мама сама написала в письме к моей бабушке в Барнтруп.
Вот это письмо:
«Дёмиц, 9.2.1945 год. Моя любимая мамочка! Надеюсь, что Ты получила мою телеграмму, а также от моих детей из окрестностей Нойштеттина, и не беспокоишься больше относительно нас. Ты моя милая! Уже два дня я здесь у Дорис. 15 дней я была в дороге и всё, что произошло со мной за это время, было нереальным и как во сне! Очень хотелось бы повидаться с Тобой и рассказать обо всём, но придётся подождать. Ты можешь представить себе, что поездка с детьми была очень трудной и очень обременительной, закончила я её у Дорис, прибыв к ней вечером.
В четверг после полудня я выехала на свой страх и риск из Шветца, царило невообразимая суматоха, все стремились бежать из города, кто на автомобилях, кто на конных повозках, так как железнодорожное сообщение прекратилось. Почтовый грузовик взял меня с детьми и небольшим багажом до Коница, на следующий день автобус вермахта подвёз меня и детей через Шлохау в Ратцебург, но постоянные поломки и нехватка бензина замедляли наше передвижение. По дороге уже встречались совершенно пустынные местности. В Ратцебурге я смогла случайно попасть на проходящий транспорт с женщинами и детьми, который смог доставить нас в Эшенриге, в деревню, что в 12км от Нойштеттина. Если бы я не смогла попасть на этот транспорт, едва ли я смогла бы выбраться, так как автобус уже не мог дальше следовать, кончился бензин. В Эшенриге меня приняли на постой очень гостеприимные крестьяне. Но когда вскоре из Нойштеттина бежали женщины с детьми, а фронт приближался, никаких учреждений, которые могли бы помочь нам двинуться дальше, не было. Тогда я вместе с другой женщиной с 4-мя детьми решили самостоятельно двигаться дальше. Нам удалось доехать до Белгарда, затем в эшелоне для беженцев, невероятно переполненном, до Колберга, оттуда на следующее утро в Штеттин. Что творилось в поезде и на платформах, невозможно даже представить; у меня украли детскую коляску, свой чемодан я оставила на хранение у крестьян в Эшенриге, так как не было возможности взять его с собой! В Штеттине после многочасового ожидания на открытой платформе, удалось попасть в эшелон для беженцев в направлении Мекленбурга, тёмный, грязный вагон для перевозки скота, дети даже не могли сидеть ночью, особенно кричал Улф, страдая от тесноты и давки. Утомлённые и потрясённые от такой давки, дети цеплялись за меня, а когда оба просились ко мне на руки, я думала, что я не смогу это всё вынести. Но все люди вокруг были заняты только своими делами, у некоторых была возможность объединиться, только я была совсем одна. Несмотря на все трудности, мы, наконец, добрались до маленькой уютной квартирки Дорис, она приняла нас так трогательно, деятельно оказывала нам помощь. Однако, в комнате, в которой она сейчас живёт, довольно тесно для 2-х взрослых и 4-х детей. Она старается найти для нас квартиру. Постепенно наладиться как-нибудь нормальная жизнь! Сумела из своих вещей спасти: для детей пару тёплых вещей, для каждого комплект постельного белья, немного серебра и два стёганых одеяла и маленькую пуховую перинку. Когда я смогу заполучить свой чемодан, тогда у меня появиться постельное бельё, полотенца, летние вещи, немного материала, но даже если не получится, то и это ничего. Главное, чтобы дети были здоровы, чтобы преодолеть всё самое ужасное. А события развиваются очень сумбурно. Ну, моя милая мамочка, пиши мне всё-всё, как идут дела у всех у Вас? Как я рада, что наш Отто перевёз тебя своевременно. Где находятся Рената, Моп и Туди? Пишут ли Эрих и Отто? Когда я услышу что-нибудь о Дитрихе? И увижу его? Выехали ли Ирмгард и мама Краузе из Шветца, я не знаю. Где они могут быть? Что они узнали о Беренде и Вальтере? Совершенно неизвестно, как это всё произойдёт? Мне в последнее время действительность, то, что происходит с нами, кажется нормальной! Передавай приветы от меня всем родным. Напиши также, пожалуйста, Ханси от нашего имени. Может быть, она что-нибудь слышала о жителях Шветца?
Слышала ли Рената что-нибудь о Будде? Я дала ему Твой адрес, он должен был остаться у Volksturm? У народной башни в Шветце! Итак, пиши сразу! Дорис посылает тебе привет, она так трогательна! Сердечно целую от имени Твоей Дулы и твоих маленьких детей, которые хотели бы вернуться к Амалии в Барнтруп.
Будда передаёт Ренате сердечные приветы».
Моя мама сообщила мне о некоторых дополнительных подробностях, когда рассказывала о своих переживаниях во время бегства. Она сообщила, что когда она покинула Шветц 23 января 1945 года, был ужасный мороз до — 23градусов Цельсия. В Конице, первой промежуточной станции на пути бегства на Запад, она вынуждена была оставить нас детей ночью на рыночной площади под защитой немецких солдат, в то время как она искала возможность где-то переночевать, пока не получила место в комендатуре во временном лагере для беженцев. В Эшенриге, где мы остановились у хороших и добрых крестьян на пару дней, я отметил 30 января свой второй год рождения, а хозяйка крестьянского дома испекла в честь моего дня рождения оладьи. Предварительной целью нашего бегства был Дёмниц на Эльбе, где поселилась Дорис Бранденбург со своими детьми. Это подруга моей мамы с того времени, когда они вместе работали в больнице в Вандсбеке. В Дёмниц она была эвакуирована из разбомблённого Гамбурга. Оттуда она пригласила мою маму приехать к ней в Дёмниц, если в Шветце запахнет «горелым». Это приглашение мама была вынуждена принять, и шестого или седьмого февраля после 15-тидневного скитания мы прибыли в Дёмиц.

Сразу же по прибытии в Дёмниц я тяжело заболел, так тяжело, что мама боялась воспаления лёгких. К счастью это не подтвердилось, и я выздоровел. Однако эта болезнь для моей мамы была большим испытанием, она была измучена слишком поспешным бегством, ночами не могла спать, так как от высокой температуры я был очень беспокойным.Вскоре мама при поддержке своей подруги Дорис получила новоё жильё в Дёмнице, которое состояло из двух меблированных комнат, у очень славной женщины с двумя детьми. Там было даже центральное отопление, а женщина варила маме кофе трижды в день. Но был и недостаток, это новое жильё находилось вне черты города, и мама не могла попасть в город с нами двумя детьми, чтобы сделать покупки или пойти в администрацию, так как Ортруд с её парализованной ногой едва могла ходить так далеко. Детскую коляску у нас украли во время бегства, а новую достать не было возможности. Моя мама не могла, как она писала в другом письме, оставить нас на попечение славной женщины, т.к. мы были напуганы при бегстве и цеплялись за неё «как репейники». В довершение всего моя сестра и я заболели корью, что осложняло жизнь моей маме ещё больше. К тому же часто объявляли воздушную тревогу, когда бомбардировщики союзников летели по направлению к Берлину. В Дёмнице непосредственно бомбардировок не было. Русская Армия приближалась, и моя мама задумала бежать дальше на Запад, по возможности, в Барнтруп (округ Липпе), где жила моя бабушка уже пять месяцев. Но 23 апреля американскими бомбардировщиками были разрушены мосты через Эльбу, таким образом, дальнейший путь на Запад через Эльбу был отрезан. Когда через некоторое время американские войска вошли в Дёмниц, население вздохнуло с облегчением. Однако, скоро американские войска покинули ночью город Дёмниц, который находился на восточном берегу Эльбы, и город был отдан русским.Что затем последовало, моя мама смогла это назвать одним словом –«ужасно!». Начались грабежи и ужасные притеснения. Прежде всего, она благодарна двум обстоятельствам, тому, что ей пришлось пережить это легче, чем многим другим жителям Дёмница. Во-первых, она говорила по-русски и могла общаться с русскими, как с солдатами, так и с офицерами. Находила понимание в этом общении, что было неоценимо в данной ситуации. Во-вторых, у неё были маленькие дети, что давало ей дополнительную защиту, так как большинство русских в этой неординарной, особенной обстановке любили детей, к нам они относились покровительственно, баловали а иногда брали с собой, чтобы одарить сладостями и затем снова доставить нас благополучно домой. Некоторые из них вели себя как маленькие дети и играли с нами, например, при этом моя мама повторяла «Человек, не злись!» (с воодушевлением). Мама особенно часто вспоминала очень красивого молодого офицера, который как-то однажды постучал в нашу дверь. Он был адъютантом командира особого кавалерийского полка, он попросил маму быть посредницей при приглашении немецких девушек для участия в полковом празднике. Это его желание моя мама не могла выполнить потому что будучи беженкой она практически никого не знала в Дёмнице, кроме хозяйки квартиры и своей подруги Дорис. Этот молодой человек был очень любезный с нами детьми, часто приходил к нам и приглядывал иногда за нами, когда маме надо было съездить в город. Однажды мама была приглашена на праздник русских, на котором она должна была танцевать. Мама рассказывала, что все вели себя там безупречно; только когда постепенно на празднике стало много подвыпивших, она быстро ушла оттуда.Вообще, положение в Дёмнице моя мама воспринимала, прежде всего, как неизбежную исключительную ситуацию, которую она хотела бы как можно скорее изменить. Самоё большое её желание было поехать на Запад, чтобы соединиться со всей своей семьёй. Она передала одной беженке, которая отправлялась в Гамбург, письмо кузине Ингрид, в семье её называли только «Гита» или «Гитул», так как почта в это время ещё не функционировала. Но эта попытка налаживания контакта с родными из Гамбурга сначала не дала никаких результатов.Туди, младшая сестра моей мамы, поселилась в Барнтрупе у моей бабушки. Она после отъезда моей мамы из Лодзи пешком выбралась из города и какими-то путями сумела добраться до Барнтрупа. Оттуда тайком перешла границу до Дёмница, чтобы доставить мою маму с нами детьми в Барнтруп. О подробностях этой пятидневной поездки по железной дороге со всеми передрягами мама просто не смогла вспомнить. Наконец, моя мама с помощью Туди смогла попасть на идущий по расписанию железнодорожный транспорт, который через небольшой городок Oebisfelde (Germany, Эбисфельде, в составе района Бёрде, земля Саксония-Анхальт) шёл на Запад. Там они сошли с поезда, и на свой страх и риск поехали дальше в Барнтруп, где они оказались с нами детьми в ноябре 1945 года. 14 ноября 1945 года моя мама зарегистрировала нас как вновь прибывших беженцев в полицейском участке Барнтрупа.Жизнь моей мамы в Барнтрупе (1945 – 1989гг.)Когда мама приехала в 1945 году в Барнтруп, ей шёл 31 год. Её жизненный путь протекал очень бурно: из России в Голландию, из Голландии в Гамбург, из Гамбурга в Лодзь, из Лодзи в Шветц, -Вайхсель, из Шветца в Дёмниц на Эльбе, и оттуда, наконец, привёл её в Барнтруп. Оставшиеся 44 года её жизни, отсюда мы рассматриваем её жизнь как более спокойную, что она провела вместе с моей сестрой Ортруд в Барнтрупе. Я сам уехал в 1962 году из Барнтрупа после сдачи экзаменов на аттестат зрелости и поступил учиться в Гамбурге. С тех пор был только частым и регулярно посещаемым гостем в Барнтрупе. Нравилось ли моей маме всё время жить в Барнтрупе и чувствовала ли она себя здесь как дома, или она хотела бы переехать куда-нибудь поближе к оставшейся семье, которая большей частью жила в Гамбурге, об этом трудно сказать.Обстоятельства, характерные для данного времени, и решения, непосредственно касающиеся её маленькой собственной семьи, затрудняли её принять достаточно точное решение, чтобы уехать из Барнтрупа.Барнтруп, расположенный в восточной части округа Липпе между Лиего и Гамельн, был маленьким городком с деревенским уклоном жизни, так как в то время сельское хозяйство в стране играло большую роль. Кроме окончательно закрывшейся в 1956 году папиросной фабрики и нескольких маленьких мебельных фирм там не было никакой промышленности. В целом Барнтруп был довольно бедной общиной в экономически слабо развитой Липперланде. Существование ещё в течение длительного времени Союза каменщиков, который в тогдашней городской культуре играл определённую роль, напоминая ещё и о том, что многие мужчины из этой местности в прежние годы зарабатывали отходным промыслом на крупных, часто очень удалённых кирпичных заводах, а поэтому месяцами отсутствовали дома. Может быть, поэтому, приезжающим сюда бросается в глаза то, что во многих старинных семьях Барнтрупа ведущими зачастую были женщины, которые задавали тон в семье, как говорится, заправляли всеми делами.Во всяком случае, в то время и сейчас тоже, в Барнтрупе трудно найти работу по специальности. Возможно, это и было той причиной, что по сравнению с другими общинами в районе Липпе влияние партии нацистов (НСДАП) было очень сильным, учитывая их обещания жителям Барнтрупа. По всей земле Липпе в связи с трудным экономическим положением следует также объяснить, почему национал-социалисты одержали победу на выборах ландтага (земский парламент) от 15.01.1933 года, победу очень важную на пути к «захвату власти». В 1932 году они потеряли голоса избирателей и оказались в серьёзном кризисе.Жители Барнтрупа, с которыми мы общались в первые годы, проживали в очень стеснённых условиях, даже если у них был свой собственный дом. К примеру, в доме, в котором мы снимали квартиру в первые годы, даже для домовладельцев все удобства были в пристроенном к дому маленьком сарае, в котором коза с интересом наблюдала, чем мы там занимались. Ежедневную потребность в продуктах многие жители Барнтрупа решали, в первую очередь, за счёт своих тщательно обработанных садовых участков, которые находились тут же за домом. А траву для козы они заготавливали на заботливо ухоженных уличных канавах перед домом.На этом фоне становится понятным, что многочисленные эвакуированные беженцы, размещавшиеся в последние военные годы в Барнтрупе в комнатах и маленьких квартирах, были встречены жителями негостеприимно. Это пережила и моя мама, когда она с нами малолетними детьми в возрасте двух и четырёх лет в ноябре 1945 года приехала в Барнтруп.Сначала мы жили несколько дней в маленькой квартирке моей бабушки по улице Альвердиссер, пока жилищное управление не выделило нам собственную отдельную комнату в соседнем доме, правда без водопровода и канализации. Тамошние хозяева встретили нас без особой радости. Когда мы туда вошли, комната была совсем пустой, даже единственная электролампочка на потолке комнаты была быстро вывернута. Вероятно, это был беспомощный протест против насильственного и нежелательного вселения в этот дом. Самые необходимые предметы мебели, которые сегодня считались бы выброшенным мусором, их тоже не оказалось. Моя мама вынуждена была просить хоть какую-то мебель у тех жителей Барнтрупа, которые готовы были придти на помощь.Что меня ещё до сих пор удивляет и восхищает, это то, что моя мама никогда не была злопамятной и никогда долго не хранила обиды по отношению к хозяевам дома за их просто жестокое отношение к женщине-беженке. Не имеющей никаких средств, с двумя маленькими детьми, мальчиком двух лет и девочкой четырёх, которая к тому же не могла ходить. Мама сначала очень переживала, но всегда объясняла нам детям, что эти люди сами бедные, а мы беженцы насильно поселены к ним. Позднее она, когда мы уже давно от них съехали, даже посещала их по случаю, и нас детей посылала к ним. Настоящей дружбы, конечно же, возникнуть не могло, к тому же и обстоятельства жизни и жизненный опыт были слишком разными.В качестве непритязательного примера для моей мамы была её собственная, в то время уже 70-летняя, мама, которая проживала рядом на втором этаже соседнего дома, без собственного туалета и без всяких удобств. Она выросла в очень богатой семье в России, никогда не обучалась никакой профессии и даже ещё в первые годы проживания в Гамбурге имела штат обслуживающего персонала, который освобождал её от большинства женских хлопот по хозяйству. Тем удивительнее была достойная восхищения способность к адаптации к бедствиям, когда во время Второй мировой войны и в последующие послевоенные годы она доказала, что должна была вынести все удары судьбы, будучи нищей беженкой с некоторыми членами её семьи. Никто в семье не мог вспомнить, чтобы она сказала хотя бы одно слово неудовольствия, слово, требующее сострадания и помощи. Не высказывая недовольства, она пешком прошла несколько километров по сельской дороге, а это было в первые послевоенные годы, чтобы в соседнем местечке обменять серебряную ложку на хлеб у пекаря. Только в немногих записях в своём личном дневнике было видно, что она очень страдала в таких удручающих условиях жизни, и с которыми она должна была справляться. Единственной маленькой «роскошью», которую она тогда себе разрешала, было, если её никто не видел, с палочкой быстро пройти за угол в маленькое кафе, где она могла провести полчасика без помех за чашечкой кофе, и в этот момент она могла хоть ненадолго снять напряжение.Её жизнь не стала легче от того, что её старшая дочь Рената также поселилась в Барнтрупе и жила вместе с ней в её маленькой двухкомнатной квартирке. Эта экстравагантная и импульсивная сестра моей мамы прибыла в Барнтруп из Лодзи в конце января 1945 года. Некоторые жители Барнтрупа, с которыми она сталкивалась в свойственной ей манере бесцеремонности более или менее часто, потому что она никогда никому ничего не спускала, жаловались при случае моей маме на её сестру, что было весьма неприятно для моей мамы. А в целом тетя Рената, которая была моей крёстной мамой, была готовой всегда придти на помощь своим близким и часто даже с чувством юмора. Когда моя мама прибыла с нами в Барнтруп, тётя Рената была на третьем или 4-м месяце беременности. Отец ребёнка, который родился 26 апреля 1946 года в Барнтрупе и который при крещении получил имя Ирена (мы зовём её до сих пор Кика), был многократно женатым бароном фон Будбергом (в нашей семье его называли всегда только Буддой). Он появился на некоторое время в Барнтрупе и снова исчез по направлению городка Детмольд (в 100км от Ганновера), где он снова женился. Моя тётя, которая познакомилась с ним во время войны, была «счастлива», как она сама позже сказала, что не вышла за него замуж.Кика росла с нами детьми вплоть до 1954 года и в какой-то мере мы были в Банктрупе как брат и сестры, и сегодня она остаётся самой ближайшей родственницей.Все проблемы и трудности, с которыми столкнулась моя мама после своего приезда в Барнтруп, отступали на второй план, так как всё это время её мучил вопрос о судьбе моего отца. Она видела его в последний раз во время его рождественского отпуска в декабре 1943 года в Лодзи. Также она узнала, что он весной 1944 года был в Италии, недалеко от Неаполя, и попал в плен к американским войскам, и возможно отправлен в США. Но что произошло на самом деле с моим отцом, она не знала. От него не было никакого сообщения, не было также никакого социального извещения о нём. Какие подробности вначале пыталась она узнать о его судьбе, мы не знаем точно. Во всяком случае 17февраля 1947 года она написала, ещё сохранившееся, письмо в Красный Крест города Неаполя с просьбой сообщить ей, известно ли им что-нибудь о пребывании там её мужа. 27 марта 1947 года она получила, это было, вероятно, независимо от её запроса в Красный Крест Неаполя, — сообщение от Военного Департамента в Вашингтоне о том, что её муж Дитрих Краузе первого апреля 1945 (sic!) умер от лейкемии в плену. Через два месяца с датой от 8-го мая 1947 года пришло, на этот раз ответ на её запрос в Неаполь, сообщение от Красного Креста в Женеве, что Дитрих Краузе умер 1 апреля 1944 года в госпитале в Италии от “Blutzersetzung” (разложение в крови?). Сегодня точно установлен год смерти «1944 год». Позднее выяснилось, что извещение о смерти моего отца было отправлено моей маме ещё в апреле 1946 года, но на её прежний адрес в Лодзь. В связи с её бегством из Лодзи это известие ею не было получено. А её новый адрес в Барнтрупе в то время ещё не был известен и, вероятно, не был сообщён.Когда она получила известие о смерти своего мужа, мы впервые увидели, а, возможно, в последний раз, как она отчаянно плачет. Мы по-детски пытались утешить нашу маму, как она потом вспоминала об этом: «Не плачь, когда я вырасту, я женюсь на Тебе», — так сказал я в утешение. Помогло ли это обещание, я не могу сказать. Во всяком случае, с этого дня стало ясно, что моя мама и мы, дети, должны теперь жить одни без отца. О новом замужестве, насколько мы знаем, она и не думала, хотя тогда ей было только 33года.

Как могла моя мама поддерживать наше пропитание в первое время после войны, я не могу точно сказать. Какого-либо имущества или накоплений у нас не было. Кроме государственной поддержки нам время от времени помогали деньгами её ближайшие родственники, но и они в первые послевоенные годы не имели достаточных средств. С 1949 года по 1952 год моя мама, с поддержкой Союза жертв войны и военнослужащих, инвалидов и социальных пенсионеров Германии, вела длительную борьбу с Земельным страховым обществом Вестфалии за признание пенсии, как вдове, так и пенсии для сирот из пенсионного страхования служащих моего отца в Лодзи. Которая после нескольких запросов, свидетельств (удостоверений) и свидетельских показаний, наконец, закончилась успешно, моей маме и нам был гарантирован довольно скромный, но постоянный источник поступления (дохода).
Другой большой заботой мамы была болезнь моей сестры. Как уже упоминалось, она в возрасте двух лет заболела детским церебральным параличом. Так как паралич левой ноги и правой ступни так и не прошёл, она осталась с нарушением способности к передвижению, а поэтому не могла много передвигаться и была ограничена во всём, что предпринимают дети в её возрасте. Начиная с шестилетнего возраста, она перенесла семь операций на стопах и на левой ноге, находясь подолгу в больнице, хотя её состояние здоровья немного стабилизировалось, но существенного улучшения не было. Она на всю жизнь осталась с нарушениями способности к передвижению. Из-за многочисленных операций она вынуждена была неделями и даже месяцами не учиться в школе, и не смогла, как я после четвёртого класса из народной школы поступить в гимназию. Затем мы вместе ходили в один и тот же шестой класс в прогимназию в Барнтрупе.

Во время нашей собственной учёбы моя мама жила исключительно для нас детей, но никогда не была назойливой и никогда не опекала, и не ограничивала нас. Её ритм жизни был ориентирован на наши потребности и интересы, в которых она принимала живое участие, вникая, а иногда и сдерживая. Если мы не могли решить трудные задачи по математике, она никогда не ругалась, но могла вечером, когда мы уже спали, часами сидеть над решением этих задач, а утром гордо сообщала, что она нашла решение задачи. Она внимательно слушала наших одноклассников и одноклассниц, которые любили приходить в наш дом. При выпуске нашей газеты для школы в Барнтрупе, которая в основном создавалась у нас дома, она помогала нам с восторгом. А когда мы вечерами, когда стали постарше, прощались с ней , уходя на домашние балы или классные вечера и на дни рождения, она обычно говорила нам: «Приходите не слишком поздно». А если мы всё же возвращались домой слишком поздно, она никогда не упрекала нас, а, наоборот, приветливо и с интересом спрашивала: «Ну как, всё было отлично?».Проблема, что будет делать моя сестра после окончания прогимназии и какую профессию ей освоить при её инвалидности, угнетала мою маму все эти годы, и заставляло её искать выход из данной ситуации. Социальная профессия, такая как медсестра или социальный работник, отпадала само собой из-за её инвалидности. Таким образом, после окончания прогимназии, сначала она поступила в то время ещё одногодичную торговую школу (училище) в Lemgo Leugo. Затем записалась на учебное место службы средней квалификации в краевой администрации в Leugo, которое она получила после окончания своего обучения и до самой пенсии она оставалась служащей при краевой администрации. Впрочем, эта профессия не особенно отвечала её желаниям и склонностям. Несмотря на это, она довольно успешно там работала. Моя сестра осталась незамужней и наряду со своей профессиональной деятельностью всю свою жизнь она посвятила церковной работе с молодёжью.Существенный перелом в жизни моей мамы в Барнтрупе, и может быть по этой причине тесное общение с нами детьми, произошёл тогда, когда её любимая мама, с которой у неё были на протяжении всей ею жизни сердечные отношения, в 1950 году уехала из Барнтрупа по причине старости и нездоровья. К тому же она никогда и не чувствовала себя здесь дома. Она переехала в Гамбург, где жили двое её сыновей и многочисленные родственники из их тесного семейного круга.Ей было тогда 73 года. После почти четырёхнедельного пребывания в больнице Гамбургской Мариинской больнице она жила в последующие три года в различных пансионах Гамбурга, некоторое короткое время побывала в гостях у своей старинной подруги по Архангельску Марты Хансен. Оба её сына, Эрих и Отто, а также другие близкие ей родственники не могли взять её к себе из-за тогдашних жилищных условий; к тому же Эрих и Отто после относительно короткого пребывания в плену были ещё работающими и не могли ухаживать за ней.Но они заботились о ней, часто навещали её и оказывали другую помощь. Прежде всего, её младший сын Отто, который был холостяком, как это ясно видно по записям её карманных календарей, был особенно близок с ней.После длительного пребывания в больнице моя бабушка умерла 26 марта 1953 года в Гамбурге сразу же после выписки из больницы. Она похоронена в семейном склепе семьи Люрсов на Тонндорфском кладбище рядом с мужем, погибшем при бомбардировке Гамбурга в 1942 году. Она не дождалась возвращения старшего сына Герберта, так как он вернулся домой из русского плена в 1955 году.Весной 1951 года, через год после отъезда моей бабушки по состоянию здоровья в Гамбург, мы получили квартиру больше по размеру на Оберенштрассе в Барнтрупе. Но и там условия были очень стеснённые с современной точки зрения. Теперь у нас была более уютная комната, маленькая кухня и очень маленькая комната на чердаке с наклонной стеной. Мы жили там вместе со старой бездетной супружеской парой. Им принадлежал разрушенный во время войны дом. Сейчас мы жили с ними вместе на одном и том же коридоре, и туалет был тоже совместный. Всё это тесное соседство семей с очень различными жизненными привычками и интересами было, прежде всего, для моей мамы значительным неудобством. Но, она, как и её собственная мама, проявила большую способность к адаптации, умению приспосабливаться. Неприветливость и жалобы властной и старой дамы, в первые годы совместного проживания, мама переносила терпеливо, даже помогала своим соседям осенью в уборке урожая картофеля, который они выращивали на маленьком участке земли, и старалась всегда, чтобы мы дети не были в тягость соседям. В течение многих лет, прежде всего, с того времени, как моя мама и моя сестра в 1964 году переехали в большую и отдельную квартиру на втором этаже этого дома, мама всегда поддерживала, правда на дистанции, но преимущественно дружеские и ровные отношения. Спокойный и добродушный пожилой господин, муж дамы, бывший рабочий табачной фабрики, позднее даже получал разрешение своей супруги, которая уже не могла ходить, прогуляться с моей мамой по улице.

Когда тётя Рената со своей дочкой Иреной в 1954 году уехали из Барнтрупа в Гамбург, у моей мамы не осталось близких родственников в этом городе. Её братья и сестры и её гамбургская кузина, а также братья и сестры её умершего мужа, жили далеко от неё. Немногие подруги по Гамбургу, а также её знакомые, с которыми она переписывалась и иногда навещала их, также жили далеко от неё. В то время не было телефонной связи, а в Барнтрупе нет и по-сегодня.
В Барнтрупе у мамы было очень мало близких знакомых и подруг. В первую очередь, это были две женщины, её ровесницы, которые, как и она прибыли в Барнтруп как вдовы военных и беженки с детьми. Как я помню, эти обе, госпожа Кройцер и госпожа Кюне, были единственными людьми, с которыми моя мама в первые годы пребывания в Барнтрупе подружилась и доверяла им. Позднее у неё появилась хорошая подруга Анни Редекер, мама нашего школьного товарища, к тому же не уроженка Барнтрупа. Выйдя замуж, она приехала в Барнтруп из Шварцвальда. Эти три женщины, как я помню, были единственными, с которыми моя мама тесно общалась. Она знала ещё много других людей, охотно и много разговаривала с ними, но мир прибывших беженок и мир урождённых жителей Барнтрупа по своим взглядам был совсем различный.
Но это не значит, что моя мама была в Барнтрупе закоренелой индивидуалисткой. С 1951 года она была членом попечительского комитета городка Барнтрупа, пока этот комитет в 1958 году не был упразднён.
В 1959 году в местной прессе было сообщено, что она единогласно выбрана в попечительский совет народной высшей школы в Барнтрупе, который принимал активное участие в программе высшей школы. С начала 60-х годов она ухаживала почти ежедневно за маленькой дочерью Керстин одной соседки , которая вместе со своим мужем целый день работала в продовольственном магазине и поэтому была благодарна моей маме за то, что она была надёжной сиделкой для её маленькой дочери. Позднее мама ухаживала за младшим братом Крестин, а также за маленьким сыном соседки, но уже не так регулярно.
В 1969/1970 годы она принимала участие в семинаре организованном Союзом помощи женщинам при церкви, а через несколько месяцев участвовала в семинаре по домашнему уходу за больными, младенцами и престарелыми. Полученные там знания едва ли затем могли быть использованы.
В последние годы своей жизни в рамках благотворительности она ещё регулярно помогала при организации еженедельного кофепития, а иногда навещала престарелых, оказывая им услуги. Вся эта деятельность сегодня обозначается достойным уважения словом «общественная работа», но такого термина, более отражающего всю эту добровольную и неоплачиваемую деятельность и помощь по соседству, не существует до сих пор.
Самое трудное время для моей мамы проживавшей в Барнтрупе, были годы с 1965 по 1968 годы, в которых она страдала тяжёлой депрессией, повторявшейся в её годы скитаний. Моя сестра, которая жила вместе с ней, была не в состоянии оставлять её дома в таком положении.
По мнению лечащего врача, моей маме было необходима профессиональная помощь и стационарное лечение. Поэтому в эти годы она была трижды помещена на срок от 8 до 10 недель в больницу. Как раз в это трудное время между двумя пребываниями моей мамы в больнице, в октябре 1966 года моя сестра попала в автокатастрофу, находясь в автомобиле вместе с коллегой по работе, получила тяжёлые травмы на лице и на глазах.
К счастью, большинство самых наихудших последствий было устранено после четырёхнедельного пребывания в различных больницах. Я в это время был в Англии в рамках моего обучения английской филологии и на звание учителя (получение должности учителя в полной средней школе) во время семестра учёбы за границей, и поэтому не смог тотчас приехать в Барнтруп. Но мне, как оказалось, и не следовало приезжать, как сообщила мне моя мама по телефону бодрым голосом. К тому же мама была выписана домой после её второго пребывания в больнице в Бетеле за четыре недели до несчастного случая, и поэтому этот несчастный случай с моей сестрой она хорошо перенесла эти трудные для неё времена.
Через два года она должна была в третий, и к счастью последний раз, снова лечь для лечения на два месяца в больницу в Бетеле. В конце 1968 года она, наконец, окончательно преодолела этот трудный период в её жизни, состояние депрессии больше не возвращалось, с этого времени она вела довольно спокойный, и как казалось, довольно удовлетворительный образ жизни, хотя и показывала последствия «своей настоящей болезни» — это был мешочек с жёлчными камнями, удалёнными после операции.
В сентябре 1970 года она вместе с моей сестрой участвовала в поездке в Италию, организованную Союзом захоронения военных, где они посетили могилу моего отца на солдатском кладбище Монте Кассино.

Несколько раз она совершала прекрасные оздоровительные путешествия с моей сестрой, со своей старой гамбургской подругой Гертруд Хейденрейх или со своей гамбургской кузиной Зиги Линдес и её подругами. По особым поводам, прежде всего, во время празднования дней рождения, она любила навещать своих братьев и сестёр, а также кузин в Гамбурге, где тогда большей частью находились почти все ещё живущие члены семьи. Также она поддерживала тесные контакты с братьями и сестрами умершего мужа, которые сейчас живут в Регда и Крефельде.
После моей женитьбы на Дагмар Дёльдисен она посещала нас в Бремене, где мы тогда жили, довольно регулярно, особенно охотно после рождения нашей дочери Фредерики в 1980 году, рождению которой она была очень рада как вновь «испечённая бабушка». Но в следующие годы, когда Фредерика стала старше, она приглашала её в Барнтруп без нас родителей. Но это было уже не так часто, так как к тому времени она стала быстро уставать и нуждалась в покое. В свои последние годы она уже медленно передвигалась и ходила не совсем уверенно.
Четвёртого февраля 1989 года при переходе улицы у местного выхода из Барнтрупа, где она навещала знакомую семью, она была сбита автомобилем в наступившей темноте и скончалась на месте. Вопрос, сама ли была виновата или в этом была вина водителя при быстрой езде, не обсуждался, а мы дети не занимались этим. Для нас самым важным и большим утешением было то, что она больше не испытывала страданий и, таким образом, избежала длительного пребывания в больнице, если не более худшего.
На погребальной мессе в капелле при кладбище в Барнтрупе кроме всех её родных присутствовало много жителей Барнтрупа, что показало нам, как её любили и уважали. После кремации урна с её прахом была похоронена в семейной могиле в Гамбурге на Тонндорфском кладбище, где она теперь покоится рядом со своими родителями и пятью из её семи братьев и сестёр. Её младшая, рано умершая сестра Туди, похоронена рядом с её мужем Филиппом Краусом в Бремене, где она проживала. Её брат Алекс, в честь которого я получил второе имя, покоится на солдатском кладбище на его бывшей Родине в России.

ПРИЛОЖЕНИЕ
а) Родословные семей Люрс и Мейер. Предварительное замечание.
Упрощённые родословные семей Люрс и Мейер на следующих обеих страницах задуманы в первую очередь как вспомогательный материал для тех читателей, которые в какой-то степени не знакомы с историей этих семей. Они помогут им разобраться в родственных связях, упомянутых в тексте людей. А поэтому в этих родословных, с немногими исключениями в семье Люрс, приведены исключительно только те личности, которые встречаются по тексту.
В имеющихся в моём распоряжении источники и текстовые документы встречаются, прежде всего, относительно первых поколений иногда с различными данными по отдельным датам рождения и смерти. Насколько это возможно я решился при сравнении источников и текстов вставить более вероятную дату. Где такая возможность была для меня сомнительна или где не было документальных дат, там я ставил вопрос открытым.

б) Указание к использованным источникам.
Хроника семьи моей мамы, как она здесь отражена в главах IУб — УI, основана, как уже было упомянуто в предисловии, на устных, записанных мной сообщений моей мамы из последних лет до её смерти, дополнена информацией из писем и других личных документов, из её личного архива, а также их дополненных воспоминаний её братьев и сестёр и ближайших родственников, прежде всего моей сестры Ортруд Краузе. Главы по хронике семьи до её бегства из России (главы I-IУа) основаны большей частью по документам ГААО (Архангельского архива Архангельской области), копии которых выполнены моим архангельским родственником Сергеем Гернет, умершим в 2012 году. Некоторые дополнительные сообщения также на основе материалов ГААО я получил от моей знакомой по переписке из Архангельска Жанны Паршевой, которая сейчас живёт в Санкт-Петербурге.
На основе моих скромных познаний в русском языке я никогда не пытался сам отыскать и расшифровать эти написанные от руки документы, которые даже русские часто могут с трудом прочитать. А поэтому я также отказался воспроизвести переданные мне Сергеем Гернет и Жанной Паршевой обнаруженные отрывки отдельных документов, так как они должны быть прочитаны и перепроверены только в ГААО.
Некоторые английские документы по третьему поколению семьи Люрсов, а также некоторые фотографии, из напечатанных в данном тексте, я получил от моего двоюродного брата Клива Люрса (Clive Luers) из Англии.
Общую частично довольно детальную информацию по географии, истории, экономике и общественному фону хроники семьи были найдены по соответствующим ключевым словам и Links (?) в интернете, прежде всего, в немецкой, русской и английской версии в Wikipedia.
Необходимая историческая информация по фону событий точно найдены в Лексиконе (Lexicon). Торке, Ганс-Иоахим (Torke, Hans- Joachim) – издатель, лексикон истории России. От зарождения до Октябрьской революции, (Бек) Мюнхен, 1985 год.
Для календарных дат семьи Люрс использованы:
Шумилов Н.А. Архангельский родословец (генеалогия наиболее известных дворянских, купеческих, мещанских и крестьянских родов Архангельской земли). Генеалогический справочник. Архангельск.2009г.
Гернет С.М. «Род Люрсов в Архангельске», в сборнике «Генеалогия на русском Севере: Связь с общественными науками. Сборник материалов Международной научной конференции, посвящённой 10-летию Архангельской региональной общественной организации. «Северное историко-родословное общество». (Архангельск, 10-11 сентября 2008 года), Архангельск, 2009 год. (В обоих сборниках имеются некоторые ошибки).
Для календарных дат и хроники семьи Мейер использовано кроме сборника Шумилова Н.А., прежде всего, подбор материала в виде машинописи, представленный от моего дальнего родственника Генриха Манфреда Мейера фон Эльца, умершего 01.04.2006 года: Хроника Бартольда Якоба Беньямина Мейера (1781-1868), дополненная и продолженная внуком Генрихом Робином Манфредом Мейером фон Эльцом, Гамбург. 1968 года (с многочисленными позднейшими дополнениями и исправлениями).
Для главы : Архангельск
Амбургер, доктор, Эрик – «Ван Бринены и их род в Архангельске, из жизни колонии». Берлин», 1936 год.
Боднарук, доктор Елена, «История русских немцев в Архангельске»; «Исследование культуры Германии: литература, краеведение, средства массовой информации». Документы регионального семинара в Архангельске от 16-18февраля 2005 года (Архангельский Государственный Поморский университет им.М.В.Ломоносова) Архангельск, 2005 года. стр.17-22.
К роли Кноопа в русской промышленности (индустриализации) и текстильной промышленности:
Шульце — Гевернитц, доктор фон Герхарт. Народно-хозяйственное исследование из России (Дункер и Хитблот). Лейпциг, 1899.гл.1У.С.86-106.
Вольде, Аделе, Людвиг Кнооп, Воспоминания из его жизни, собранные от его потомков, подписанные его дочерью Аделью Вольде, (Хаусшильд) Бремен. 1998 год.
Информация и статистика по лесной промышленности Архангельска и по отдельным фирмам: «Bjoerklund, Joergen>”Exploiting the Kast Phase of the North European Timber Frontier for the Enternational Market 1890-1914: an Economic Historical Approach”, in: Forest History: international Studies on socioeconomic and forest ecjsystem change. Report number 2 of the EUFKO TASK Force on Environmentel Change, ed/by M. Agnoletti and S. Anderson, CAB International 2000, pp. 171-184/.
К главе Барнтруп
Хюльс, Ганс, «Барнтруп 1776-1976 гг.Изображение поселения и социально-экономическая структура маленького городка в районе Липпе с точки зрения современности»; «600лет городу Барнтрупу. 1376-1976 года», (город Барнтруп) Барнтруп, 1976.С.156-218.
Полвека тому назад: Изгнанники, беженцы и жители Барнтрупа в послевоенные годы, издано Краевым обществом, зарегистрированное общество». Барнтруп. 1997год. «История Барнтрупа». Том 5.
Haarlem, в русских текстах чисто транслитерируется как ГАРЛЕМ, – голландский город на Западе Нидерландов, расположен в 17км от Амстердама.
Синт-Баво и Торфяной рынок На пл.Гроте-Маркт Ратуша Гарлема
На фотографии в конце ХIХ века.
ГЕРБ г.Гарлема.
Девиз Гарлема — “Vicit vim Virtas” – «Добродетель побеждает насилие»!
На этой же площади Гроте-Маркт (иначе Гроте-Керкт – Большая церковь Св.Баво (по голландски Синт-Браво, со времён Реформации – протестанская)).
Мост Катарины на р.Спарне и мельница в конце Х1Х века.

Содержание.

Введение

Архангельск

Семья Люрс в Архангельске

Карл Люрс (около 1765 -1807гг.) Первый Люрс в Архангельске и его семья

Петер Люрс (1806 – 1879гг.), прадедушка моей мамы

Александр Вильгельм Люрс (1846-1884 гг.) и Эмма Люрс, урождённая Шольц (1850 – 1921 гг.) прародители моей мамы и её семья (дедушка и бабушка)

Бартольд Якоб Беньямин Мейер (1781 -1868гг), первый Мейер в Архангельске и его семья

Вильгельм Генрих Мейер (1817 – 1848гг) прадедушка моей мамы и его семья

Вильгельм Иоганн Мейер (1846 -1911гг) и Женни Мейер, урождённая Гернет, (1853 1921гг)

Дедушка и бабушка моей мамы

Александр Эдуард Люрс (1877 – 1942гг) и Эмма Луиза Люрс, урождённая Мейер, (1876 -1953гг) – родителиа

а)Её жизнь и её семья до бегства из России

б) Семья в Голландии и Гамбурге до окончания школы моей мамой (1919 – 1933гг.)Жизнь моей мамы со времён окончания школы до конца Второй мировой войны (1933 – 1945гг.)

Жизнь моей мамы в Барнтрупе (1945 – 04.02.1989гг.)

Приложение:

а) Родословные семей Люрс и Мейер

б) Указатели к использованным источникам

Архангелиты - дети Немецкой слободы

Хроники старинного рода Пецъ (Paetz), малоизвестные страницы истории с XIV века по сегодняшний день