Врач вспоминает

​

 

 

 

 

 

 

​

​

 

 

 

 

 

 

​

Случай на вызове

Разное случалось в работе медиков скорой помощи Петрозаводска. Работе нелёгкой и очень ответственной. Подчас неблагодарной — на износ. Но бывали при этой работе и случаи курьёзные. Об одном из них и вспомнилось на досуге.

Работал лет 40 назад на станции хирург. И на вызовы его посылали, естественно, хирургического профиля. Человек ответственный и высокопрофессиональный. Посылает его, стало быть, диспетчер на вызов «боли в животе», в Заозерье. А дело зимой было — аккурат после Нового года. Приехал тот доктор по месту вызова. Мнёт больному живот, язык просит показать. Ничтоже сумняшеся, ставит ему диагноз «острый аппендицит». Кладёт больного на носилки, накрывает шерстяным клетчатым одеялом и везёт в больницу скорой медицинской помощи. А надо сказать, что машина та была старая «Волга», изрядно выработавшая к тому времени свой ресурс. И так бывало, что в самые неподходящие моменты случались у неё сбои. Едет бригада через соломенский мост и поднимаются уже в горку. Больного везут. И тут наш хирург открывает шторку в салон машины, где пациент лежит. Чтобы, значит, спросить у больного, не замёрз ли он.  И вот тут эскулапа прошибает холодный пот. Потому, как ни только больного, но и носилок, на которых тот лежал, нет и в помине. И зияет, только, открытая настежь задняя дверца. А дело, напомню, зимой было. Решение приходит мгновенно. Машина скорой помощи больному разворачивается и едет знакомым маршрутом назад. И, вот тут, на Ялгубском шоссе, взору встревоженной бригады открывается такая картина: навстречу им, по правой стороне улицы, уныло бредёт утерянный, было, ими, но вновь благо обретённый пациент. И не просто так себе идёт, а, накрывшись клетчатым шерстяным одеялом, он волочит за собой… НОСИЛКИ!!!

​

 Случай на перевозке больного

Мой коллега, много лет отработавший выездным врачом-неврологом скорой медицинской помощи Петрозаводска, вспоминает. Год 1964-й, учусь на 1 курсе медицинского факультета Петрозаводского университета, совмещая учёбу с работой в качестве выездного фельдшера станции скорой медицинской помощи. Едем со старшим по бригаде фельдшером на перевозку больного с диагнозом: острый инфаркт миокарда из дома в Республиканскую больницу. Приезжаем на улицу Достоевского, где одинаковые двухэтажные дома под литером: А, Б, В, Г, Д. Заходим, стало быть, в дом А. Спрашиваем: «Здесь проживает больной Ивайнен?», Удивлённая нашим приездом женщина отвечает: «Да». Старший фельдшер измеряет больному артериальное давление, пульс, слушает сердце. Запрещает больному вставать. Даёт нам с водителем команду: «Носилки!». Больной – большой и грузный — килограммов под 120 финн, лет сорока. На его предложение дойти до машины пешим порядком следует команда старшего по бригаде: «Лежать!». Поднять больного своими силами, однако, не можем. На улице, у подъезда, мужики курят. На нашу просьбу вынести больного в машину охотно соглашаются. На улице мороз – 20. Уложили пациента, везём в больницу, стало быть. Сижу рядом с ним в салоне «скорой помощи», наблюдаю за состоянием пациента. А тот пристально так на меня смотрит. Спрашиваю его: «Что-то вам нужно?».  Он отвечает: «Как вы узнали, что я заболел?» Говорю ему, что перевозку дал участковый врач. Ещё больше удивлённый пациент отвечает: «Так мы врача-то не вызывали! Я был на рыбалке, простыл, поднялась температура до 38 градусов. Приехал в рыбалки всего лишь за час до вас». Стучу в переборку — машина резко тормозит. Старший – мне: «Да что случилось – то?». Прошу его дать мне талон вызова, сверяю данные. Фамилия – Ивайнен, правильно, только вызов –то был в дом Д, а не А. Две буквы, нечётко прописанные диспетчером, меняют всё дело. Незадачливый наш пациент уточняет: «Там мой брат живёт. Вот у него-то и есть слабое здоровье сердца». Почти доехав до больницы, разворачиваемся и едем обратно.

Всё те же мужики: ещё стоят и так же курят.  Мы молча высаживаем несостоявшегося нашего пациента, обрадованного тем, что избежал госпитализации в больницу. Ничего не понимающие наши помощники – мужики стоят с открытыми ртами. А мы дальше поехали. Теперь уже – по назначению.

Случай летаргического сна у мужика в деревне

Мой коллега, выездной врач скорой помощи, вспоминает. Проходил я на 4 курсе медицинского училища преддипломную практику на фельдшерско-акушерском пункте в отдалённой деревне, на севере Карелии в 60-х годах 20-го ещё века. Туда даже электричества тогда ещё не было проведено. А работал тогда в этой деревне старый и опытный фельдшер Кузьмич. Так все в деревне его звали. Потому, как родился и вырос он в той деревне, закончил мед.училище в Петрозаводске, вернулся обратно. Да так всю свою жизнь здесь и проработал. И лечил всех жителей той деревни: от рождения и до погоста. И вот, аккурат к моему приезду, умирает в той деревне мужик. Вроде и не болел ничем и на здоровье своё не жаловался. То есть не хлипкий он был здоровьем-то, а, наоборот, здоровый телом и умом. Даже не кашлял, то есть. Вот все эти вместе взятые обстоятельства и привели нашего Кузьмича в состояние, мягко сказать, замешательства. Потому как расстояние до районного центра было приличное, а транспорт – только гужевой. Лошадь с телегой, значит. Да, к тому же, единственный на три района патологоанатом в отпуск уехал. И фельдшер Кузьмич, перекрестясь, принимает решение вскрывать того мужика своими силами. То есть в бригаде со мной, только что прибывшим к нему на практику. Днём мы с Кузьмичом больных принимаем. А, как стемнело, дошла очередь и до мужика того, так некстати почившего. Положили мы, стало быть, его усопшее тело на стол. Зажгли свечи — электричества-то нет. Фельдшер взял в руки скальпель, выпил для храбрости мензурку неразведённого спирта. А я ассистирую ему: стою рядом и крючки держу.

Волнуюсь, конечно, с непривычки то. И тишина стоит в комнате, залитой лунным светом. Аккурат в полнолуние казус этот и случился. И вдруг, в полумраке, слышим слабый такой голос нашего усопшего: «Мужики, вы что удумали делать то?» А дальше – картина маслом. Насмерть перепуганный фельдшер Кузьмич рванул в дверь. Только его и видели. А я в окно сиганул, благо сугроб под ним был. А когда в себя-то оба пришли и в медпункт вернулись, наш «воскресший» нас-то и просветил. Оказалось, что в роду у них кто-то, иной раз, засыпал, вдруг, сном летаргическим. Такой вот казус и с ним случился, однако. Всё, говорит, слышал, только знак дать не мог. А уж когда резать его собрались, он всю свою волю собрал и слова эти, слава богу, произнёс. Чудны дела твои, Господи.

​

Воспоминания кардиолога БСМП

В январе 1987 года вдруг вызывает меня — врача шоко-терминальной бригады №4 станции скорой медицинской помощи г.Петрозаводска —  главный врач Козицина Фаина Григорьевна.  Разговор короткий: в кардиологическом отделении больницы скорой медицинской помощи (БСМП) возникла острая нехватка кардиологов и глав.врач.больницы А.К. Артемьев просит срочно командировать туда врача со скорой. Надо помочь. Встречает зав. отделением Людмила Сергеевна Ильинская. Доктор, принимайте четыре палаты и начинайте обход больных. А надо сказать, что с больными кардиологического профиля я встречался, до этого, на вызовах «плохо с сердцем», когда нашу спец. бригаду посылали в помощь линейной бригаде при некупирующемся болевом синдроме при ИБС, зачастую осложнённым отёком лёгких.  Проходил специализацию в Республиканской больнице в отделении на кафедре знаменитого профессора А.П. Зильбера. Мог диагностировать острый инфаркт миокарда и нарушения сердечного ритма по ЭКГ. Но стационарных больных лечить не доводилось. О чём я и доложил новоиспечённой заведующей (она как раз при мне тогда принимала заведование от Инны Александровны Сидоркиной, тоже замечательного врача и человека). На «разбор полётов», был послан Ильинской к глав.врачу больницы. Коллега, сказал Артемьев, извини меня. Только сейчас понял, что ты «интенсивщик», а не больничный лекарь. Но делать уже нечего — надо помочь. Тогда я выдвигаю встречное предложение — поработать в палате «интенсивной терапии» (ПИТ), что было бы логичным в этой ситуации. Моё предложение принимается ровно наполовину: разрешено работать в знаменитой «десятке», но и вести, при этом, две палаты стационарных кардиологических больных. На том и порешили. Доложил Ильинской и набрал кардиологической литературы в мед.абонементе публичной библиотеки, навёрстывая знания по лечению болезней сердца. Но, кроме прочего, поставили и несколько ночных дежурств по больнице. На одном из которых и поставил проблемной больной, после сбора анамнеза и пальпаторного обследования, не имея ещё на руках анализа крови диагноз «тромбоз мезентериальных сосудов», удививший молодого врача-ординатора кардиологического отделения Татьяну Юрьевну Кузнецову тем, что был подтверждён хирургами на операции. К тому же, купировал несколько раз приступы аритмии в палате у своих больных введением новокаинамида (как делал на скорой), чем покорил заведующую Ильинскую, которой вскоре сдал зачёт по кардиологии. Не говоря уже о практике в ПИТ. И за день до моего убытия на скорую получил приглашение главврача больницы (с подачи Ильинской, конечно) на должность анестезиолога-реаниматолога ПИТ кардиологического отделения БСМП. И начались суровые будни работы «у кардиостанка», как мы шутили тогда. А мы — это врачи ПИТ: Михаил Берман, Михаил Уханов. Евгений Андрусевич, Вячеслав Пелто и я. А осенью 1990 г. я был направлен на специализацию по освоению методики временной кардиостимуляции при сложных нарушениях сердечного ритма на кафедру знаменитого профессора Бредикиса в Каунасскую медицинскую академию. Это был последний, как оказалось потом, цикл усовершенствования на его кафедре врачей-кардиологов со всего СССР. На том цикле я был старостой, смог сделать всем коллегам гостевые визитки в мэрии (так как был членом Народного Фронта Карелии, который накануне помог Каунасу, в блокированной Горбачёвым Прибалтике, с поставкой оборудования с ОТЗ), так как без них уже ничего не продавали в магазинах.  На прощальном вечере в академии уже чувствовались прозападные настроения профессуры. Хотя отношение их к нам было вполне лояльным. Я даже произнёс тост за независимую Литву и Россию. А после нашего отъезда из Литвы опустился занавес, и Прибалтика вышла из состава СССР. Но это уже совсем другая история. Больница скорой медицинской помощи вполне оправдывала свой статус, так как все больные, нуждающиеся в экстренной специализированной медицинской помощи, здесь её и получали круглосуточно. Это был своего рода конвейер, который загружала неутомимая скорая помощь. А мы — врачи ПИТ №10, хоть и числились в штате отделения ИТАР (интенсивной терапии, анестезии, реанимации), но работали полностью с больными кардиологического профиля. Одновременно консультируя кардиобольных, которых привозила неутомимая скорая помощь. А кроме того оказывали неотложную кардиологическую помощь всем больным, независимо от профиля отделения в котором находился этот больной. Так что загружены были полностью, разве что чай удавалось попить с коллегами. Руководимое кардиологом высочайшего класса Людмилой Сергеевной Ильинской, а до неё не менее яркой Инной Александровной Сидоркиной, отделение наше было в то время ведущим отделением кардиологического профиля не только в Петрозаводске, но и во всей Карелии. Заведующая Ильинская знала досконально всех своих больных, чем потрясла даже проверяющую из института сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева АМН СССР профессора Л.М. Фитилёву, пригласившую на специализацию в их институт врачей отделения. Ровняясь на свою заведующую, мы все старались осваивать новые диагностические методики, применяя их в своей ежедневной практике оказания неотложной помощи кардиобольным (ультрафиолетовое облучение крови, загрудинные блокады и пр.). Большую помощь нам, да и всем врачам отделения оказывали врачи кабинета функциональной диагностики под руководством Светланы Васильевны Сергеевой.  Высокопрофессиональный специалист-кардиолог, очень коммуникабельный со всеми, чуткий и отзывчивый человек — она всегда готова была дать консультацию при сложных нарушениях ритма по ЭКГ. Они как бы дополняли друг друга — Людмила Ильинская и Светлана Сергеева, будучи подругами в жизни и неся большой заряд положительной и созидательной энергии, которой подзаряжались все мы ежедневно. Неоценимую консультативную помощь кардиологическому отделению, его больным оказывала, так же как и ныне, кафедра факультетской терапии ПетрГУ. Под руководством Вячеслава Ивановича Петровского с доцентами кафедры А.А. Мартыновым, С.А. Давыдовым проводились консультации сложных в диагностическом плане больных.  Сотрудники кафедры проводили на базе отделения занятия со студентами медицинского факультете ПетрГУ и клиническими ординаторами. Считаю знаковым событием, что ныне кафедру факультетской терапии возглавляет доктор медицинских наук, профессор Татьяна Юрьевна Кузнецова. Прошедшая здесь в своё время клиническую ординатуру, замечательный и внимательный к больным и коллегам врач. Я ещё успел поработать с её мамой — высокого уровня врачом-кардиологом, отдавшим многие годы жизни больным нашего отделения и глубоко и взаимно ими уважаемой. Под стать заведующей отделением Ильинской были и врачи того поколения: Людмила Чечулина, Галина Вдовина, Татьяна Исполатова, Любовь Тийс, Татьяна Гавриленко, Светлана Смирнова и др. Мы всегда ощущали их доброжелательное отношение к больным и врачам нашей палаты. А сколько благодарных отзывов заслужили эти доктора. И не только доктора, но и медицинские сёстры, постовые и палаты ПИТ, работающие в унисон с нами.  Это —  Нелли Переяслова, Рита Гарибова, Людмила Сорока, Наташа Хлобыстова, Ирина Соскова, Надежда Ключникова, Людмила Фатхулисламова и др. На них всегда можно было положиться и доверить жизнь больного. Мы работали одним дружным сплочённым своей заведующей- Людмилой Сергеевной Ильинской, коллективом. При такой нелёгкой работе, в то же время, было место и для юмора, совместных с кафедрой факультетской терапии весёлых праздничных мероприятий. Весной 1990 года кардиологическое отделение и коллектив больницы выдвинули меня кандидатом в депутаты Петрозаводского городского совета, кем я и стал на 5 лет. Без отрыва от основной работы и на безвозмездной основе, в отличие от депутатов нынешних. Многим жителям города смог помочь, будучи зам. председателя комиссии по здравоохранению, социальной защите граждан и милосердию. Так мы и работали тогда, не за страх, а за совесть, при невысоком уровне медицинской техники в отделении, невзирая на низкую заработную плату и распад СССР на наших глазах. Мы делали главное, чему научил нас медицинский факультет ПетрГУ и наша дальнейшая медицинская практика: спасение и продление жизни тяжёлых кардиологических больных. А это дорогого стоит.

​

Мой Ангел- хранитель спасает меня

Хотя дед мой — бывший священник — и отрёкся в 1920 году от сана, предчувствуя репрессии большевиков и спасая свою семью, но поверить в ангела-хранителя меня заставила жизнь. А вернее те случаи, когда сама она висела, как говорят «на волоске».

Первый из них, произошёл в 80-х годах 20-го века, когда я работал врачом скорой медицинской помощи г. Петрозаводска. Возвращались мы как-то с водителем Володей Козиным с последнего вызова, отработав ночное дежурство. И вызов этот, надо сказать, чуть было не стал для нас и последним в жизни. А выезжать надо было с улицы Промышленной на ул. Правды, делая правый поворот, в сторону Крестовоздвиженского собора. И вот я вижу, что слева от нас по ул. Правды мчит на большой скорости самосвал. В полной уверенности, что его видит и мой водитель, тем не менее, держу самосвал в поле зрения. До нерегулируемого перекрёстка остаётся не больше 20 метров, а Володя и не думает снижать скорость. И тогда я резко кричу: «Володя –тормози !!!» От резкого торможения наш «Рафик» заносит и разворачивает на 180 градусов. А водитель сидит бледный, с трясущимися руками и, выкатив глаза, смотрит на меня. «Петрович, — говорит, — а ведь ты сейчас спас жизнь нам обоим!»  «Я ведь даже не заметил этот самосвал. В боковую переборку он мне попал. Да ещё солнце слепит в боковое зеркало.  Спасибо тебе». Понимая, что водитель устал за 14 часов работы за рулём, да ещё рано утром дело происходит, когда других машин на дороге не было- успокаиваю Володю. «Так, отдыхаем на обочине 10 минут и едем, не спеша, на станцию». «А о том, что произошло, знаем только мы с тобой, а значит — никто больше. И не узнает». Вижу благодарные глаза начинающего успокаиваться Володи и понимаю, что есть на свете ангел-хранитель».

Второй случай произошёл аккурат 21 июля 2006 года вблизи станции Падозеро Пряжинского района. Пошёл я, стало быть, в 6.15 утра — ни раньше ни позже — за грибами в лес. Нет ветра, но комары уже проснулись. Натягиваю капюшон на голову и выхожу со своей кошёлкой на залитую солнцем поляну. А грибов, надо сказать, мало ещё было в лесу. Штук 7 собрал всего. Восходящее на востоке солнце бьёт в левый глаз и на его фоне стоит посреди поляны высокая красивая сосна. Но моё внимание вдруг привлекает какой-то объект, крутящийся вокруг ствола на высоте 5 метров. Подхожу ближе, и объект превращается в годовалого медвежонка. Последнее, что я успел заметить, это соломинки от сена в его шерсти. Значит, думаю, он только что повалялся на траве. Но ведь где-то рядом должна находиться и мать – медведица. И эта моя мысль совпадает с громким всепоглощающим и накрывающим меня с ног до головы страшным её рёвом. Страх же явился импульсом спасения жизни. По рассказам бывалых охотников, знал, что бежать от медведицы бесполезно. Догонит, несмотря на все свои 250-300 кг сплошных мышц. И на земле, и на воде – равным образом. Но и стоять, глядя, как поднимается на задние лапы разъярённая мама медвежонка, стало как-то тоскливо и неуютно. Не понравился я ей тем, что уж слишком близко – метров на 20 — подошёл к мирно отдыхающим медведям. Да ещё в такую рань. При безветрии. Когда они вовсе не ожидали увидеть прямо перед своими носами шастающего по лесу грибника. Знал и ведь всё равно побежал. А куда денешься-то. В подсознании было только одно: не побежит она за мной, бросив медвежонка. И расстояние-то от дома всего- ничего — метров 700 по прямой. И ведь не бросил корзину с грибами. Потому — как жалко стало. Да и сфинктеры, кишечные, — слава Богу – не сработали. Бегу и оглядываюсь —  с какой стороны будет нападение медведицы. Однако метров через 200 устал: не те уже годы. Вот если б на лыжах! Не побежала, однако, не бросила детёныша – на моё счастье. Уже позднее, узнал от знакомого охотоведа, что мне действительно достался счастливый билет. Потому, что в 90 случаях из 100 такие встречи заканчиваются для человека трагически. И понял – как мне повезло! А рёв тот медвежий долго стоял ещё в ушах. И придти на место встречи с медведями в то лето так и не смог. Знал, что давно уж нет их там. А не смог. Страх не давал.

Третий случай произошёл во время суточного оперативного дежурства в Центре медицины катастроф Карелии в 2009 году. Но с катастрофой связан он никак не был. Просто я обедал, принесённым из дома и разогретым в микроволновке супом. И, аккурат, когда уже его доедал, кусок мяса застрял в голосовой щели. Всё понимаю, а сказать уже ничего не могу. На моё счастье рядом оказался коллега – хирург Чумак Александр Филиппович. Сидит рядом и на компьютере что-то печатает, стало быть. Успел я подойти к нему и показать — что нужно срочно сделать. То есть – ударить резко между моих лопаток своей ладонью, когда я высуну язык. Что он тут же и выполнил.  По-дружески так. Но сильно. И я, слава Богу и Чумаку, задышал! На практике, при асфиксии инородным телом, применяются другие приёмы (Геймлиха, Селлика и пр). Но меня спас именно этот, обычно не рекомендуемый. И вот ведь, что значит медики – практики. Я, поблагодарив и пожав руку спасшему меня коллеге, как ни в чём не бывало, стал доедать суп свой злополучный. Другого-то нет, а дежурить ещё до утра предстояло. «Филипыч» продолжил своё печатание документа. Выдержка, однако!

Монастырские покосы

Август 1993 года. В свой отпуск мы с Игорем Петровичем Тюриковым — учёным-толстоведом — едем в Интерпосёлок, в только что переданный Олонецкой епархии Важеозерский женский (в то время) монастырь. Хотим внести свою лепту в святое дело возрождения монастыря, в котором во времена СССР располагалось психиатрическое отделение и колония для несовершеннолетних преступников. Так глумились большевики — безбожники над церковью. Представляемся матушке-игуменье Серафиме — настоятельнице монастыря — и просим её благословения на свою помощь подворью. Получив благословение на работу в качестве трудников на дальних, за озером, покосах, поселяемся в помещении бывшего совхоза. У меня-то опыт сенокошения есть, а вот Игорю Петровичу приходится овладевать им прямо в поле. С нами в бригаде работают и местные парни, оставшиеся без работы после закрытия совхоза. Монастырь хоть и женский, но из женщин в нём: матушка Серафима и монахиня Ольга из Питера. Да ещё жена брата матушкиного Ивана, приехавшего, как и сама матушка, из Сочи. Не едут женщины во вновь открытый монастырь, зная о предстоящих им трудностях. А из мужчин — только отец Александр. Он же, по совместительству, и водитель «уазика» при поездках на дальние покосы. На их плечи легла нелёгкая задача по возрождению монастыря после многолетнего богохульствования в его стенах. А ведь это, кроме переданной совхозом техники, ещё и скот: коровы, свиньи и т.д. Местные жители помогают, конечно, за символическую плату, но рук не хватает. Мы удивляемся: как после такого напряжённого трудового дня у священнослужителей хватает ещё сил и на многочасовые службы в Храме. На службах мы не стоим: я принял крещение по обряду православной веры в Храме Святой Великомученицы Екатерины в Петрозаводске именно после поездки в монастырь. Не крещён и Игорь Петрович. Но трапезничаем вместе со всеми за одним общим столом. После покоса, вечером, с благословения матушки Серафимы, идём ловить рыбу на протоке. «Да не клюёт там», — говорят местные мужики. Но мы, к их удивлению, приносим изрядный улов окуней и плотвы на вечернюю уху для всей нашей братии. «Господь помог!» — говорю опешившим мужикам: «Да матушкино благословение». По приезде в город обращаюсь к предпринимателю, тоже депутату Петросовета, Игорю Зоточкину с просьбой о материальной помощи возрождающемуся монастырю. Он отзывается на мою просьбу, и я знакомлю его с приехавшей в город матушкой Серафимой. Теперь ежемесячно монастырь будет получать такую помощь в виде необходимых подворью товаров из его магазина. Так и расстаёмся мы с матушкой, которой я желаю Помощи Божией во всех многотрудных делах её подворья. А она осеняет меня Крестным знамением…

​

Поездка в город Умео (Швеция)

В состав официальной делегации Петрозаводска я был включён по единогласному голосованию сессии депутатов Петросовета в сентябре 1994 года. Руководитель делегации — Татьяна Лебедева, председатель Совета.   А в её составе, кроме меня, Николай Черненко-зав. отделом соц. защиты мэрии, Евгений Шестаков — зав. аппаратом Совета и Мейми Оскаровна Севандер — наш переводчик. А за три дня до поездки, в ноябре, вдруг узнаю, что я снят с её состава волевым решением мэра Катанандова.  В депутаты Петросовета меня выдвинул коллектив больницы скорой медицинской помощи Петрозаводска, где я тогда работал. Был независимым депутатом и открыто выступал на сессии и в СМИ, указывая на ошибки мэра и его команды. Чем и «заслужил» такой мэрский негатив. Сам Катанандов в этот момент был за границей и его обязанности исполнял Е. Акатьев. В разговоре с Акатьевым прошу его в течении суток восстановить меня в составе делегации, учитывая возможный негативный резонанс произошедшего в СМИ. Что и происходит: к утру следующего дня я восстановлен в списках делегации. По Финляндии мы едем на поезде, носящем имя «Композитор Ян Сибелиус». А дальше на морском пароме «Кинг Лайн» по Балтике в столицу самой северной провинции Швеции Вестерботтен город Умео. Нас встречает, несмотря на выходной день, вся мэрская команда. Причём сама глава города — приезжает на велосипеде.  И это при том, что её муж- миллионер. Мы произносим тосты за дружбу городов – побратимов.  А так как накануне нашего приезда случилась трагедия: затонул морской паром «Кинг Лайн», где погибло немало жителей Швеции, то я произношу тост памяти их землякам. Понимающе кивают растроганные шведы.  Мне дают персонального переводчика Пертти Пирфллюкта. Он мой коллега-врач, изучает русский язык и общение со мной — это и языковая его практика.  Каждый день мы ездим на его «мерседесе» по лечебным учреждениям Умео, где я не перестаю удивляться технической продвинутости шведских ЛПУ. Поражает Торакс-клиника, в которой выполняется до 600 операций на сердце в год. А вечером наше делегация едет в «Спагетти Опера», где наши столики обслуживают поющие и раздающие макароны и разливающие вино артисты оперы Умео. Удовольствие это стоит немалых денег, судя по богато одетой публике за столиками. Но наш визит целиком оплачивает принимающая сторона, то есть муниципалитет Умео. В один из дней, в виде исключения, мы едем знакомиться со шведской пенитенциарной системой. В пригороде Умео расположена самая северная из семи шведских тюрем. Встречает сама начальница тюрьмы – симпатичная шведка Моника Вестерлунд. Приглашает в свой кабинет на импровизированную пресс-конференцию. Задаю фрау Монике много вопросов и на все из них получаю обстоятельные ответы. В тюрьме сидят шведы, преступившие закон — с разными сроками заключения. Что характерно: если заключённый соблюдает тюремные правила, то через пару месяцев его отпускают на суточную побывку домой. Независимо от срока посадки. Верующих шведов в тюрьме посещают священнослужители, независимо от их вероисповедания. Работают заключённые на территории тюрьмы, по их желанию. Моиика проводит для нас экскурсию по территории тюрьмы. Просторные камеры, скорее напоминающие гостиничные номера, рассчитаны на 1-2 шведских зэка. В каждой из них на стенке плазменный телевизор. Просторный спортзал со смещающими в длину и ширину — в зависимости от вида спорта — стенками. Зэка одеты в джинсовые костюмы и кроссовки.  Заболевших принимают в прекрасном медицинском кабинете. Скорее не тюрьма, а российский санаторий. Только без права выхода за его пределы. Да — в таких условиях можно сидеть и перевоспитываться. Вне рамок программы поездки встречаюсь с лидером социал- демократов провинции Вестерботтен и договариваюсь о взаимодействии наших партий в будущем. Переводчик на этой дружеской встрече — Стелла Севандер, дочь Мейми Оскаровны.  Кстати, работа М.О.  Севандер, как переводчика, была выше всяких похвал. Мне, как сопредседателю карельского «Мемориала», общение с ней — основоположником этого общества — было вдвойне приятно. Она как раз заканчивала в это время писать книгу о репрессиях финнов-ингерманландцев и американских финнов, приехавших поднимать экономику в Карелии в страшные тридцатые годы и погибших в советских концлагерях. Прощальный вечер проводим в доме мэра. В подвале дома свой зал для приёма гостей в стенах которого расположены бочки с вином.  Угощаемся черепаховым супом — когда ещё удастся — и провозглашаем тосты за гостеприимных хозяев. А по приезде в Петрозаводск, на очередной сессии Петросовета, выйдя на трибуну, задаю два нелицеприятных вопроса главе Петрозаводска господину Катанандову в лицо: — Кто исключил меня из членов делегации накануне поездки и почему его чиновники нагло мне врали, что вместо меня в состав делегации включён бизнесмен, якобы оплачивающий поездку, если вся поездка проходила за счёт принимающей стороны. Оба вопроса повисли в воздухе и остались без ответа.

Страсти по Есенину

Случилась эта история на заре моей туманной юности. Сколько тогда драм и трагедий пришлось пережить!  Сам Гоголь бы в гробу перевернулся! Вот одна из них. Очень нравилась мне моя одноклассница из поселковой школы – Любаша.  Как и поэт мой любимый – Сергей Есенин. Вот я, значит, и думал всё время: как бы мне выразить свои чувства к ней. И ведь придумал — на свою голову. И, как оказалось, в самом прямом смысле. Взял, стало быть, учебник литературы за 1972 год, где были стихи поэта Есенина. И, в частности, моё любимое «Выткался на озере алый свет зари». И, как-то, на одной из перемен подошёл к своей, как я тогда считал, Любаше. И смотрю на неё влюблённым взглядом, ласково так.  Открыл тот злополучный учебник и читаю для неё.  Громко читаю, чтобы не запнуться от счастья и переполнявших меня чувств: «Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты. Унесу я пьяную до утра в кусты». И это было последнее, что я помню.  Очнулся я, лёжа на полу, в четырёх метрах от классных дверей. Надо мной стоит наш школьный врач, классный преподаватель и весь наш класс. Первым делом я у них спросил «: Что это было?». Все стоят и молчат. И только смотрят на меня. Как будто впервые видят, однако. Отвели домой и положили в постель.  А после уроков прибежал мой друг – одноклассник Серёга Иванов. «Ну, ты даёшь, – говорит.  —  Срочно завязывай с этим, пока стихи не довели тебя до гробовой доски!». Оказалось, что после моих последних слов, моя возлюбленная ударила меня стопкой книг по голове.  Отправив, тем самым, на больничную койку, на неделю, с сотрясением головного мозга. И ведь не проведала меня ни разу за эти дни. Лежу я, значит, на больничной койке и думаю: «Где же она — эта самая справедливость? Я ей – о любви возвышенной. А она меня — в нокаут!». Да ещё с сотрясением мозга. Обидно стало, конечно. Какая уж тут любовь. И слова в голову уже нехорошие лезут. Но уже второго любимого поэта – горлопана-бунтаря — Владимира Маяковского. В частности строки: «Ваше слово, товарищ маузер!» Ладно бы просто безответная любовь. А тут с таким ответом ещё… Так вот, бесславно, и закончилось моё пристрастие к литературе. А жаль. А Любаше я, конечно, всё потом простил. И даже одно время, после окончания школы, переписывался с ней. Любовь зла, ребята…

​

Детство наше золотое

Прошло оно в те далёкие уже пятидесятые годы во дворе дома № 45 на улице Гоголя в Петрозаводске. Того двухэтажного деревянного барака, без всяких тогда удобств, что стоит слева от въезда на гоголевский мост. Годы были послевоенные, трудные, Отец пришёл с той страшной войны — израненный, но живой. И, к родившемуся на Украине, довоенному нашему брату Евгению, прибыло пополнение в виде ещё двух братьев и двух сестёр. Родители: мама-учительница и отец-рабочий, с детства привили всем нам трудовую закалку на всю жизнь. А мы старались во всём им помогать, наперегонки друг с другом, записывая все свои «добрые дела» на бумажку. А вечером отчитывались перед возвратившимися с работы родителями. И, при всём этом, находили время для весёлых дворовых игр. Заводилой всегда была старшая сестра Наташа. Искали «клады» по её запискам-ориентирам, играли в лапту, «кислый круг», волейбол, прятки и т.д. Когда в 1955 году начали рыть котлованы для гоголевского моста, то они быстро заполнились дождевой водой. И мы – мальчишки — купались в них. В возрасте лет четырёх плюхнулся туда и я. И конечно сразу начал тонуть. Ни секунды не раздумывая, на спасение меня прыгнул в воду Славка Любарский из «учительского» сорок девятого дома. И, как щенка, вытащил из воды, продолжив, как ни в чём не бывало, своё купание. Родителям я ничего не сказал, но имя своего спасателя на всю жизнь запомнил. Как запомнил и табуны лошадей, которые наш сосед-конюх Ларионов- гонял каждое утро со стороны старого вокзала на пастбище, за город. Как раз мимо нашего дома. А вечером по той же дороге обратно. Коней видно и слышно было издалека, и мы прятались по щелям, боясь быть смятыми ими. Все тогда старались держать для прокорма семей всякую живность. Наша семья держала коз, уток, куриц и кроликов, до сотни голов.  Траву на их прокорм каждый из нас — по мешку! — за день — обязан был нарвать летом, независимо от погоды и времени суток. Но вечером мешок с нарванной травой должен был быть представлен под бдительное око отца. Все мы понимали, спасаясь кроличьим мясом, зачем это было нужно. И лишних вопросов бате не задавали.  Врезались и остались в памяти наши с мамой поездки зимой в морозы на Лососинку для полоскания белья. Я тащу изо всех сил санки с двуручной бельевой корзиной к проруби, где мама полощет на палке выстиранное дома постельное бельё, стоя на коленях на краю проруби. А потом на горку, кряхтя, тащу сани вверх на берег. Маме эти зимние морозные полоскания вылились позднее в хронический артрит с деформирующим артрозом обоих коленных суставов. Всё было в той непростой послевоенной жизни: и пьяные драки лососинской шпаны и похороны всем двором умерших соседей, которых провожали на кладбище, идя вслед за машиной с усопшим до Песков или Сулажгоры. Но были и очень бережные и дружелюбные отношения меду соседями в доме, где, по Высоцкому, «система коридорная — на 38 комнат там — всего одна уборная — именно так и было». Мы – ребятня — ходили без приглашений ко всем соседям. И нигде нам не показывали на дверь, а, наоборот, старались хоть чем-то, да угостить. Хотя все жили тогда практически в нищете. И всё детство в квартире у нас жил и учился кто-нибудь из Подужемской и Кемской нашей родни. Никому из них в приюте родители не отказывали. Зато как тепло вспоминают сейчас эти взрослые уже люди о нашем таком гостеприимном для всех доме! Как жаль, что мы утратили эти послевоенные особые отношения, закрывшись в своих улитках – домах   от ближнего своего…

А мы, когда выдавалось — таки, свободное время, ходили всей семьёй в походы в лес на дальнюю городскую окраину, где сейчас микрорайон Древлянка – с печёной картошкой и чаем и с песнями у костра. Как задушевно и мелодично мама с отцом пели тогда народные украинские песни! Мы все замирали на это время.  А молодые и красивые наши родители, пронёсшие любовь друг к другу через войну и тяжелейшие послевоенные годы, и поднявшие всех нас, смотрели, с любовью, в глаза друг другу и мысленно были в это время там, на Украине, в родной отцовской деревне Ивковцы на Черниговщине …

​

Память и боль

Холодным февралём 1991 года из ковша экскаватора, прорезавшего объездную дорогу за заводом силикатного кирпича в Сулажгоре г. Петрозаводска, вдруг посыпались человеческие останки. Работы были прекращены и на место тайного погребения вызвана следственно-оперативная группа городского ОВД. Опытным криминалистам не составило труда установить давность захоронения и вызвать на место страшных находок представителя КГБ и нас — членов карельского добровольного историко-просветительского общества «Мемориал». Мы — это полковник милиции, депутат Верховного Совета РСФСР Иван Иванович Чухин — председатель «Мемориала» и его сопредседатели – Пертти Вуори, Виктор Паасо, Александр Божко, а также член Народного Фронта Карелии, поисковик Юрий Дмитриев и член «Мемориала» Михаил Тикканен, с представителем КГБ КАССР. Копаем осторожно, как археологи, надеясь найти хоть какие-то вещественные доказательства давней трагедии. В каждом из черепов — входное пулевое затылочное отверстие, а выходное — в лобной кости. Замечаю, что в двух черепах пули прямо в них и застряли.  По оттиску на подошве одного из сапог устанавливаем год расстрела – 1938-й.  В этих же ямах находим несколько бутылок зелёного стекла. Так сталинские палачи заглушали водкой свой стресс перед расстрелами безвинных жертв. Находим несколько очков, пенсне, алюминиевые кружки и ложки. Но ни на одной из них не выцарапано фамилии убиенного. А ведь только накануне раскопок заместитель Председателя КГБ КАССР Н. Беляев передал нам списки расстрелянных. И даже одна выцарапанная на ложке фамилия помогла бы установить весь список жертв этих страшных ям. Останки расстрелянных собираем в бумажные мешки, порядка 25, и отвозим в гараж к Михаилу Тикканену на Ключевую. Вместе с вещдоками, которые позже перекочуют в музей жертв политических репрессий Юрия Дмитриева. А незадолго до раскопок, 30 октября 1990 г., одновременно с акцией на Лубянке в Москве, карельский «Мемориал» вместе с Народным Фронтом Карелии провёл «Вахту Памяти жертв политических репрессий» у здания КГБ Карелии. Развернув свои знамёна, мы зажгли свечи и молча — по условиям пикета — стояли у дома на ул.Андропова, 5, в подвалах которого в 1934 году неделю пытали моего деда, бывшего священника — «шпиона трёх разведок». Разум победил тогда и у руководства местного КГБ. Они вышли к нам и стояли рядом с зажжёнными свечами. И то верно: ведь это не они, а их предшественники из тридцатых годов по ночам свозили сюда на зловещих «воронках» безвинных жертв, где их пытали и откуда вывозили на места расстрелов — в Бесовец, Сулажгору, Пески (расстрел священников). Хотя покаяния за свои преступления КПСС так и не принесла. После раскопок при главе местного самоуправления Петрозаводска С. Катанандове создаётся комиссия по организации перезахоронения останков жертв политических репрессий. При обсуждении плана предстоящего перезахоронения, предлагаются разные варианты погребения останков. Это и места рядом с Вечным огнём, и у здания городской тюрьмы…Неожиданно Епископ Карельский и Олонецкий Мануил, присутствующий на заседании нашей комиссии, предложил место вечного упокоения останков на кладбище у православного Крестовоздвиженского собора. На мой к нему вопрос: «Владыко, но ведь среди них останки людей разных религиозных конфессий. Могут ли все они упокоиться на православном погосте?»  И был ответ Владыки: «Господь всех их давно примирил у себя. Не беспокойтесь об этом». С лёгкой руки Владыки многотрудная подготовка к перезахоронению пошла в быстром темпе. Вопросов было много, но и решались они оперативно. Разместив останки ста сорока семи безвинно убиенных в шести больших деревянных гробах, каждый из которых мы покрываем российским триколором. После прощания в фойе Финского театра мы везём их на место вечного упокоения на погосте у Крестовоздвиженского собора. Процессию нашу сопровождают множество петрозаводчан и жителей Карелии. Ведь почти каждая семья в годы террора и беззакония КПСС потеряла кого-то из своих близких. Среди них те, кто сами прошли страшные концентрационные лагери и кого нам с И. Чухиным, как депутатам, удалось ещё при их жизни приравнять к участникам войны. Перед погребением на кладбище многие люди из траурной процессии скажут слова прощания на траурном митинге в месте их захоронения.  Сюда они будут приходить теперь ежегодно 30 октября в день памяти жертв политических репрессий в СССР. Мы опускаем гробы с останками наших страшных находок в общую братскую могилу, и звучит трёхкратный солдатский салют…

​

Закон протянутой руки

Музыкально-драматический театр Петрозаводска всегда славился плеядой выдающихся актёров, певцов, артистов балета, имена которых были известны далеко за пределами Карелии. Среди них блистал особым талантом актёр драмы, заслуженный артист Карелии, лауреат премии Ленинского комсомола – Анатолий Александрович Белонучкин. Один только его персонаж — Мэкки Нож в «Трёхгрошовой опере» Бертольда Брехта — чего стоил. И вот осенью 1986 года я узнаю от своей сестры Наташи Зориной, работавшей в этом театре гримёром, что любимец публики Олег Белонучкин «не прошёл аттестационную комиссию и не включён в состав труппы театра». Эта информация ошеломила меня и подвигла к активным действиям по защите актёра. По моей просьбе сестра подготовила список ролей в спектаклях, в которых он был задействован. А я написал письмо председателю союза театральных деятелей (СТД) РСФСР народному артисту СССР Михаилу Ульянову, в котором изложил суть произошедшего. Работая в то время выездным врачом станции скорой медицинской помощи г. Петрозаводска, я собрал под своей фамилией 50 подписей медиков станции, объяснив каждому из них суть произошедшего. Через месяц в министерство культуры КАССР пришёл ответ от Михаила Ульянова с просьбой разобраться в инциденте и восстановить актёра в составе труппы театра. А дальше: нервный звонок министра культуры Олега Стрелкова министру здравоохранения Дмитрию Исполатову с просьбой представить доктора Божко пред ясные очи Стрелкова. И звонок главного врача ССП Ф.Г. Козициной мне домой с просьбой прибыть в минкульт. Стараясь держаться в рамках приличия, министр Стрелков в течение часа пытался слить мне явно притянутый за уши негатив на О. Белонучкина. А когда понял, что его словоблудие не возымело на меня ровно никакого воздействия, начал угрожать, что у меня будут проблемы с дальнейшей работой в медицине.       Оборвав никакого отношения ко мне не имеющего министра на полуслове, я парировал угрозы, сказав, что он так же далёк от культуры, как я — от космоса, и занимает явно не своё место. С чем согласился и уважаемый мною министр здравоохранения Дмитрий Фёдорович Исполатов, которому я пересказал содержание нашей с минкультуры беседы и хамское поведение последнего. Актёр Олег Белонучкин был восстановлен в труппе театра. Так совпало, конечно, но вскоре министр Стрелков ушёл с занимаемой должности. Чему я впрочем ничуть не удивился. А 2 марта 2001 года, уже позабыв о тех «делах давно минувших дней», я получил приглашение от министра культуры Республики Карелия Олега Александровича Белонучкина на его 60-летний юбилейный вечер в театре «Творческая мастерская». На пригласительном листе Олег Александрович своею рукой подписал: «Всегда буду помнить Вашу поддержку в трудную минуту…»  А в программе вечера значилась музыкально-поэтическая композиция «…Закон протянутой руки…».

Глубоко символичное название, заставившее вспомнить всю ту      нелицеприятную для имиджа стрелковского минкульта эпопею. Уже в ходе самого юбилейного вечера Олег представил меня   гостям, сообщив о значимости для него в тот нелёгкий момент помощи друзей театра. После торжеств, подойдя к Олегу, я спросил: «Как Вы узнали о нашем письме в СТД России?» «Очень просто», — ответил Белонучкин. «Став министром культуры и разбирая архив, я и обнаружил ваше письмо, узнав, с удивлением, что и медики скорой помощи Петрозаводска приложили руку к моей защите и восстановлению в труппе театра». 2 марта 2016 года замечательному российскому Актёру Олегу Александровичу Белонучкину исполнилось бы 75 лет. Светлая ему Память….